Кончив пятнадцать раз подряд… То есть, ужаснувшись жестокости предыдущих исполнений, я, такая добрая и хорошая, решила милостиво подарить своему любимому Бе-Ме жизнь. Ну, или что-то вроде того Бермессероненавистники, считайте это предупреждением))




По курсу тень другого корабля.
Он шел, и в штормы хода не снижая.
Глядите: вон болтается петля
На рее по повешенным скучая!
(с.)

Приказывая «Верной звезде» сдаться, Вернер фок Бермессер надеялся, что талигойский вице-адмирал Вальдес проявит к нему то же непонятное милосердие, какое в своё время проявил к Кальдмееру. Однако быстро понял, что ошибся. Одного взгляда на лицо подошедшего Бешеного было достаточно, чтобы прочесть свою судьбу не хуже, чем гадалки читают по ладони. Перед Вернером стоял палач, и смотреть ему в глаза было страшно – так страшно, что всё внутри закрутилось в тугой узел. Адмирал хотел что-то сказать, но не смог, страх лишал и разума, и голоса. В памяти всплывали только рассказы о зверствах марикьяре и почему-то багряноземельцев: было в этом проклятом Вальдесе что-то от шадов… Да и со взглядом таким – разве что кожу живьём сдирать, тут уже не смерти будешь боятся, есть вещи и много страшнее, особенно если видишь их в чёрных глазах напротив…
Бешеный, похоже, прочитал всё по его лицу, потому что презрительно скривился и сплюнул пленнику под ноги, а потом развернулся, чтобы уйти. Вернер выдохнул с облегчением.
- Я послал за вашими судьями, - бросил талигоец через плечо. – У вас есть время до заката, можете попытаться уговорить Создателя простить вам хоть что-нибудь. Хотя я бы на его месте не согласился бы.
Кто-то из фрошеров грубо схватил Вернера, другой силой завёл ему руки за спину. Верёвка впилась в запястья, адмирал попытался освободиться, дёрнулся, получил тычок в бок и послушно замер. Когда с него сорвали шляпу, он молчал, но когда абордажник в красном платке ухватился за перевязь, Бермессер не выдержал.
- Что вы делаете? – рявкнул он на талиг. – Я адмирал!
- Кошка ты дранная, – захохотал кто-то.
- Видали мы таких адмиралов. В гробу! Думаешь, нацепил перевязь – и уже адмирал? Альмиранте вас ложками ест и не давится!
Тот самый абордажник с силой дёрнул его за руки вверх, и Вернер прикусил язык, чтобы не застонать. Так его, полусогнутого, и повели на корму, где швырнули к ногам других пленных офицеров. Хосс помог ему подняться, но смотреть на капитана «Звезды» Бермессер не мог и опустил глаза. Стоять и ждать казни было не просто тяжело – невозможно, но теперь выбора нет, и придётся стоять и ждать. Туго скрученные руки наливались болью, и ещё почему-то стало очень жаль сорванной с плеча перевязи.
Сволочь Кальдмеера Вальдес пощадил… А им умирать. На закате. Твари закатные, да почему так тошно? И ноги словно ватные… Словно их вообще нет! Лучше бы рук не было, а вместо того, чтобы привести в себя, боль ещё сильнее отупляет. Солнце режет глаза. Где делась шляпа? Ах, точно, марикьяре, будь они прокляты месте с их бешеным альмиранте!
Словно услышав его, Бешеный явился. Рядом с ним – фок Фельсенбург, ещё одна сволочь, и ещё моряки, незнакомые. Хотя один – точно с «Хитрого селезня»… Надо же, флагман, не сумевший утопить какое-то дырявое корыто!..
И у всех такие лица и такие взгляды, что чувствуешь себя уже повешенным, причём не единожды. Мутная дымка, будто пороховая гарь, пляшет вокруг, становится трудно дышать, а из слов по-прежнему каша, будто кто-то перемешал их, разобрал на звуки и рассыпал. Внутри всё пересохло от смертного ужаса. Не хочу, не хочу, не хочу умирать! Нет, пожалуйста, прошу вас, не надо… Он это говорит? Нет, слава Создателю, молчит – губы не поддаются. Такие не пощадят. Они пришли убить… Только бы выдержать…
Повесят? Это больно? Какая разница, главное, быстро… А если вниз головой?
Пожалуйста… Хорошо, что нет голоса, иначе вопил бы сейчас… Только бы быстро, только бы…
А этот… Создатель, откуда он здесь взялся?! Вернувшийся? Не может быть, его же казнили?! Нет, живой… Леворукий побери этого оружейника, эту ледяную тварь! Живой!
…Вернер Бермессер видит лицо адмирала Кальдмеера и в нём вдруг вспыхивает сумасшедшая, отчаянная надежда.
***
В живого Кальдмеера поверить оказалось легче лёгкого. На душе не то, чтобы стало радостно, нет – просто нормально.
А Бе-Ме разочаровал. И эта трясущаяся от страха дриксенская падаль умудрилась испортить адмиралу цур зее жизнь? Вот в это с трудом верится. Такого не в адмиралы – в огородные пугала, и то опасно брать. Мор начнётся или землетрясение... Началась же та буря?
О такого руки пачкать противно, не человек – ничтожество. Кальдмеер, наверное, не трясся, когда его на казнь везли?
В своё время, до сражения за Хексберг, Вальдесу было смешно смотреть на адмиралов кесари, как будто специально подобранных друг другу в противовес. Теперь уже было не до смеха. На самом деле даже немного печально, что выбор регента пал на этого… это… Действительно, не один Талиг пошел вразнос. Нет бы дриксам сидеть тихо, переваривая внутренние распри – так нет же, им то Хексберг подавай, то Марагону…
Руперт - тот весь пылает справедливой местью. Есть будущее у кесари, и оно за такими вот Рупертами, будущими адмиралами, если на него не найдутся свои Бермессеры… да и Бешеные, что уж…
С такой страстью он Бермессера не повесит – на кусочки разорвёт, ну да туда ему и дорога, защищать не станем. Ещё двое с «Хитрого селезня», те тоже обеими руками за казнь.
Кто бы возражал, на рей так на рей, для того всё и затеяно.
Только почему Олаф молчит? Да ещё с таким странным лицом? Придумывает казнь поприличнее или… Да нет, быть того не может!
Бледный, худющий, осунувшийся. Как же они ему там прививали жалость, в своих дриксенских застенках? По морисским обычаям, что ли? Сам-то не признается, конечно, да и не спросишь, но лицо здорово перекосило. Так на его любимом Бе-Ме синяков, кажется, нет, возмущаться нечем, только руки скручены. Повесим – и ужинать. Зачем драматизировать? Смерть – это неприятно, но заслуженная смерть, точнее, казнь – это как раз то, чего дожидается сегодняшний закат. Море своё получит, оно ждёт – поскорее бы слизать языком эту грязь и забыть о ней навсегда. Ну так зачем тянуть?
Кальдмеера не убеждают даже девочки. Сразу всё становится понятно, когда лицо Ледяного неестественно застывает, стоит ему взглянуть на хрипящего Бермессера с капитаном. Любишь подгавкивать – получи по заслугам, любишь предавать – тем более. Был ведь приказ? Был. Сразу бы так! Незачем заставлять адмирала цур зее – настоящего адмирала цур зее нервничать. Ему вредно, он своё уже отнервничал, теперь ваша очередь, господа приговорённые к казни. Морской Суд? Вот вам настоящий Морской Суд, суд моря. В море, на закате, реи плачут и ждут, когда их украсят петли, а петли ждут повешенных, море хочет смыть с себя грязь, ему надоело, вы ему мешаете. Стихия безжалостна – не то, что люди. Людей можно уговорить, море – нет.
А вот теперь бы ещё Кальдмеера уговорить! Руппи – тот, похоже, не собирается ждать. Пойдёт наперекор любимому своему адмиралу? Ну-ну…
- Стой, Руппи, - говорит Ледяной. – Казни не будет.
Прекрасно.
Просто прекрасно. «А ведь кто-то всё равно должен будет за это ответить», - понимает Вальдес. За то, что сделали с его другом-врагом-пленником… Бросили в кипяток? Похоже, прежде с него хорошенько содрали шкуру.

***
Определить значимость человека проще всего по его врагам. С клопами он воюет или с драконами. Вальдес напрасно связался с… этим.
Бермессер весь какой-то рыбий, мучительно-искривленный, едва держался на ногах. Били они его, что ли? Не похоже – насколько Олаф успел изучить Вальдеса, ему подобное обращение с пленниками не свойственно. Или он любит вражеских адмиралов избирательно? Одного – в друзья. Другого – на рей. «А если бы ему первым попался Бермессер, болтаться бы мне сейчас в петле?»
Ну и болтался бы, не здесь – так в Эйнрехте на эшафоте. К тому и шло.
Глядеть на Бермессера не было ни сил, ни желания. Потому что спасти его от Вальдеса невозможно, да и надо ли? Если шторм действительно шел за ним, то в море такого оставлять попросту опасно, всё равно погибнет, и не один – потащит за собой всех остальных.
Жаль, что не получится проснуться и обнаружить, что это был только глупый сон, потому что единственное место, где теперь можно проснуться – это грязная тюремная камера, в которой провёл не один месяц. И хорошо, если сможешь проснуться даже там, а не в каком-нибудь «нигде», потому что всегда может оказаться и так, что на самом деле никто не отбивал опального адмирала цур зее по пути к эшафоту, и всё это – бред полумёртвого сознания. Но прятаться за собственную слабость нельзя, потому что теперь слабым быть – преступление. Он больше не узник – он снова адмирал Дриксенской кесарии.
Но сколько, оказывается, радости в том, чтобы оставить руки чистыми! Жаль, что Руппи этого не понимает. Бешеный и не помёт никогда, но ему и не нужно понимать, у него свои законы.
Ну и пускай его – никакое знание не стоит так дорого, как дал он сам. Достаточно одного взгляда на Вернера – и воспоминания вновь накатывают, словно прибой, бьют о душу: разбились, схлынули, но всё равно больно. Потому что у него тоже были так же связаны руки – невозможно пошевелить ими, и чем больше проходит времени, тем выше ползёт боль, добирается до плеч, а уж если при этом порваны связки… Нет, это ведь Бермессер и «Верная звезда», а не тюрьма… Да какая разница?!
Глаза у Вернера совершенно дурные от страха. Когда появляются мертвецы – особенно. Даже Ледяному не по себе, хотя он сразу понимает, в чём дело. А глядя, как адмирал хрипит и корчится, ощущаешь себя палачом. Бермессер падает на колени на палубу, непослушными пальцами хватается за ворот, задыхается, но мундир не поддаётся.
- Хватит…
Кажется, голос дрогнул.
- Ну нет.
В этих словах приговор для Бермессера и ещё для десяти человек кроме него. Вальдес не отступится. Он схватил свою жертву за горло – и уже не выпустит, ни за что. Да и Руппи не выпустит. Он тоже изменился до не узнаваемости, стал сильным и злым. Не услышит «да» от адмирала – найдёт, кого ещё спросить. А сказать «да» невозможно. Не только потому, что не хочется пачкать кровью руки – на руках этих и так полно всего.
А потому, что память – свежая, не остывшая, ещё дымящаяся память…
Создатель, что же…
- Казни не будет.
Решился, сказал. Ледяной поднял голову, взглянуть в глаза судьям было не страшно. Сегодня судят не его, но раньше, на другом суде, он тоже не прятал глаза. Но теперь на него смотрели как на Бермессера. Или даже хуже.
Невозможно ничего объяснить, да и надо ли? У него никогда не было достаточно слов для этого, а сейчас нужные не найдутся и подавно. Нет, это не всепрощение. Но если тебя вытащили за шкирку из Заката – не можешь, не должен бросать туда другого. Вместо себя, что ли? На откуп? Вот уж нет.
- Как это понимать?
Голос у вице-адмирала холодный, словно зимний северный ветер. И лицо такое же, Ледяному – и то становится не по себе. Кольцо с изумрудом зажато в кулаке – поймал, и больше не подбрасывает.
- Господин адмирал… - Рупперт потрясён. Ничего удивительного. Он бы сейчас своими руками натянул бы по петле каждому на шею. Не слушая ни мольбы, ни уговоры, ни проклятия. Не глядя на слёзы и перекошенные страхом лица…
«А я так больше не могу…» Раньше мог, теперь не может. Старость? Судьба? Да что тут думать. Не выдержал, сломали. Кальдмеер привычно дотронулся до шрама. Такому как он теперь не то что флот – корабль не доверишь. Зря только Руппи не верил – но теперь поверит, куда денется. Уже всё понял, смотрит на своего командира так, что тот покраснел бы, если бы умел.
Вальдес делает шаг в сторону Олафа:
- То есть вы хотите сказать, я напрасно ловил дорогого моему сердцу Бе-Ме по всему Устричному морю? Он должен болтаться на рее, слышите?!
Напрасно? Поймал двух адмиралов, одного – даже с флагманом.
- Я не вижу способа препятствовать казни, если вы так на ней настаиваете. Дать своё согласие не могу, но и молчаливого попустительства с моей стороны вы не дождётесь. У вас здесь два дриксенских адмирала. Хотите вешать одного – вешайте и второго. Прошу только пощадить Руперта фок Фельсенбурга, он явно на вашей стороне.
На стороне Талига? На стороне победителя? Какая теперь разница. Здесь каждый делает свой выбор и должен отвечать за себя сам. А тем более он, сын оружейника, немного побывший адмиралом и много побывший дураком. Обманутым, преданным, оклеветанным – и всё равно дураком. Потому что в компании Бермессеров любой человек – если это именно человек – рано или поздно становится либо предателем, либо дураком.
- Что вы несёте, адмирал?
Видеть Бешеного в ярости Олафу ещё не приходилось. Зрелище страшное, что тут скрывать. Это уже не человек – не совсем человек, это хищник, до поры прячущий когти, но теперь они выпущены.
- То, что должен.
Когда он понял, что должен, интересно? В тюрьме? Когда сам корчился от боли и страха на радость палачам? А ведь корчился же, потому что смертный страх и смертная боль срывают маски легче лёгкого, и воешь уже не потому, что трус, подлец, ничтожество – а просто потому, что нет сил заставить себя заткнуться. Вот как сейчас, когда долг и милосердие расходятся. Кто-то может быть судьёй, кто-то нет. Но вместо того, чтобы остаться в стороне, он всё равно пытается спасти врага. Наперекор судьбе.
- Странное у вас представление о долге.
Кальдмеер пожал плечами и промолчал.
- Вы понимаете, что в подобной ситуации Бермессер не стал бы вас защищать?
- Конечно, господин Вальдес. Это очевидно.
Руперт снова не выдержал:
- А то, что он хотел убить вас и трижды пытался убить меня?
- Я знаю.
Вальдес быстро глянул на закусившего губу Фельсенбурга.
- И вы всё равно считаете, что я должен тащить эту дрянь с собой в Хексберг? Многовато чести. Нет, не подумайте, повторение шторма «Астэре» не угрожает, и вам должно быть ясно, почему. Но пачкать Талиг этим… Нас не поймут ни живые, ни мёртвые. Ни ваша «Ноордкроне», ни мой адмирал. И море тоже не поймёт. До заката ещё есть время, подумайте.
- Я уже подумал, – оборвал Бешеного Олаф. – Моё решение вам известно, теперь хотелось бы услышать ваше.
В глазах Вальдеса блеснули яростные синие искорки.
- Полагаете, я повешу вас за компанию с нашим любимым Бе-Ме? Не проще ли запереть вас в каюте и подождать, пока вы одумаетесь? Всё равно к тому времени исправлять станет поздно.
- Как вам будет угодно. Однажды мне уже пришлось вверить вам свою жизнь, хотел я того или нет, теперь море вновь свело нас и вы снова победитель.
Вице-адмирал вдруг стремительно шагнул вперёд и оказался прямо перед Бермессером. Тот дёрнулся назад, но потом ему всё же хватило смелости вскинуть голову и взглянуть прямо в лицо Бешеному. Глаза у Вернера были огромные, с расширенными зрачками, сумасшедшие от паники.
- Ты, трусливая дрянь! – талигоец схватил его за плечи и рывком швырнул на колени. К ногам Кальдмеера. Олаф изумлённо замер, Бермессер не пытался вырваться, казалось, что он вообще уже не соображает, что происходит.
- Благодари адмирала, падаль, - прорычал Вальдес. – Я бы вздёрнул тебя вверх ногами сию же секунду… хотя, может, и не стал бы так уж торопиться! Но моему другу взбрела в голову блажь подарить тебе жизнь. Ты этого не заслуживаешь, и когда господин Кальдмеер это поймёт – я с удовольствием прикончу тебя. И не я один. А пока… Ну что ж, видимо, судьба – это не только то, что я о ней знаю.
Бермессер ничего не сказал. Остальные тоже молчали, даже фок Хосс.

***
Бермессер понял только одно: здесь и сейчас с ним не произойдёт ничего страшного. Ради этого он готов был простоять на коленях всю ночь, а унижение – ничто по сравнению со страхом неизбежной казни, которой всё же удалось избежать.
Хотя швырять его, адмирала кесарии, Вернера фок Бермессера, на колени перед оружейником… От отвращения к себе мутило, но сделать он ничего не мог.
- Я жду, - напомнил Вальдес, крепче сжав руку на плече. Болью стрельнуло в туго скрученные кисти, и Бешеный об этом знал, потому что Бермессер затылком почувствовал его кривую полуулыбку.
- Достаточно, - холодно бросил Кальдмеер.
- Как? Вам не нужна даже благодарность? – притворно изумился Вальдес, отпуская пленника и брезгливо вытирая руки платком. – Впрочем, об этом мы поговорим позже. Вы, кажется, устали. Руперт, Луиджи, будьте добры, отведите господина адмирала на «Астэру», я сейчас буду. Вы ведь не откажетесь поужинать?
А вот теперь Бермессеру подумалось, что сейчас произойдёт что-то ужасное.
Когда он велел «Верной звезде» сдаваться, он надеялся откупиться от смерти кораблём и пленом.
Когда он заставлял Хосса заткнуться, он думал о том, чтобы спасти хоть кого-то, если обречён сам. Пусть не от смерти – от чего похуже.
Когда он корчился от удушья, он готов был признаться во всём, что совершил, и даже во всём, чего не совершал, лишь бы прекратить пытку.
Сейчас, глядя в лицо склонившегося над ним Вальдеса, он готов был прикрыться чьим угодно телом, лишь бы не оставаться один на один с яростью Кэналлийца. Но именно в такие моменты становится ясно, что ты один, даже если вокруг – толпа. Вальдесу не нужен корабль, не нужен фок Хосс, ему не нужны другие офицеры – только адмирал.
Бермессер не выдержал, зажмурился. И талигоец сразу же отстранился.
- Это плавание запомнится вам надолго, обещаю, – прошептал он. И громко приказал: - Этого тоже на «Астэру», только подальше, чтобы не попадался на глаза.
Двое марикьяре в алых косынках подхватили Вернера под руки и потащили прочь. Это было унизительно, но сам он идти всё равно не смог бы, поэтому приходилось терпеть.
Это всё ерунда, главное – жив, живёхонек, не болтается в петле дохлой чёрной тряпкой, не привязан к мачте, не купается вниз головой в море… Создатель, как же это прекрасно! Это стоит любых унижений, ради этого можно и предавать, и убивать, главное – чтобы не ты, чтобы не тебя…
Его швырнули в какой-то закуток в трюме, руки развязали, чтобы тут же связать снова, но на этот раз впереди. И оставили одного. Он обессилено рухнул на жесткую узкую скамью, пытаясь заснуть, но сон пришел к нему только под утро.

А проснулся Бермессер от того, что кто-то схватил его за плечо. Ещё не придя в себя, он уже задохнулся от ужаса.
- Просыпайтесь. Раз уж не удалось вас повесить – побеседуем. Мне давно этого хотелось.
Вернер с трудом поднял налившиеся свинцовой тяжестью веки. Это был не Вальдес, а Фельсенбург, но его глаза были не хуже, чем у Бешеного, и страх, вместо того, чтобы отступиться, прочно обосновался комом в горле.
- Да не тряситесь вы, - процедил лейтенант. – Убивать вас сейчас я точно не стану.
Адмирал сел, попытался поудобнее устроить затёкшие руки, но потом оставил их в покое, потому что ничего не получалось, а выглядеть со стороны это должно было жалко. А казаться жалким Бермессер не собирался даже теперь.
- И о чём же вы собираетесь говорить?
Очень хотелось пить, горло пересохло, и голос получился каким-то хриплым. Но только от жажды, ни от чего другого, пусть Фельсенбург не сомневается!
Тёмные от ненависти глаза лейтенанта вдруг оказались совсем близко, и оторвать от них взгляд было невозможно.
- О ваших преступлениях, – медленно выговорил Руперт. – Вы нарушили приказ и оставили поле боя, спасая свою шкуру, в то время как остальные, настоящие офицеры, гибли!
- Я предлагал вам отправиться со мной. – Вернер попытался пожать плечами. – Вы сами отказались.
- Да! Потому что, в отличие от вас, я не предатель!
На скулах молодого человека заплясали красные пятна, но Вернер уже не мог остановиться – в нём тоже скопилось достаточно ядовитой ненависти. Вальдесу он никогда бы не сказал этого, Кальдмееру – тоже, но мальчишку он не боялся, хотя в глубине души понимал, что закончиться это может плохо. Плевать!
- Конечно, вы не предатель, вы просто глупец, - сказал Бермессер. – Какой смысл выполнять заведомо неправильный приказ? Ради чего умирать? Ради того, чтобы польстить самолюбию возомнившего себя адмиралом оружейника? Все польстившие теперь на дне, а сам ваш Кальдмеер почему-то живой, и хотелось бы узнать, почему? Чем он заслужил милосердие Бешеного?!
Последние слова ещё звенели в мгновенно сгустившемся воздухе, а Бермессер уже понял, что говорить их было нельзя. Ни в коем случае. В Эйнрехте и на «Звезде» - сколько угодно, но здесь, сейчас…
Фельсенбург схватил его за воротник – одной рукой, но этого было достаточно, чтобы оторвать адмирала от скамьи. Ощущение было неприятным: кому понравится быть котёнком? А воротник сразу же впился в шею. Пальцы второй руки сложились в кулак, Вернер видел это смутно, потому что перед глазами всё поплыло от вновь нахлынувшего страха. Ужас смыл злость – начисто, слизал, как волна с прибрежного песка – и где только отсиживался, пока не было произнесено ничего… опасного?!
«Погань», - прошипел Фельсенбург, или не «погань», но что-то похожее, замахнулся. Вернер стиснул зубы и приготовился к боли. Хотя, твари закатные, как к ней можно быть готовым?
Но удара не последовало. Он заметил застывшее лицо Руперта и дёрнул головой, попытавшись обернуться. Не получилось. Но потом лейтенант разжал пальцы, и Бермессер увидел Кальдмеера, застывшего на пороге.
- Руперт, что вы делаете? – холодно спросил адмирал цур зее, не двигаясь с места.
- Я пришел поговорить! – в голосе Фельсенбурга был вызов, но Кальдмеер остался спокойным – внешне. Только щека дёрнулась. Бермессер помнил, что такое за Ледяным водилось и раньше, ещё до эпической истории с реем.
- Могу я попросить вас уделить мне несколько минут?
- Конечно.
Руперт метнул в Бермессера быстрый, злой взгляд и вышел вслед за своим адмиралом.
Вернер выдохнул. Ощущение безопасности не пришло, но здесь и сейчас ему ничего больше не грозило, кроме Вальдеса. Интересно, его Ледяной сумеет остановить? Бермессер сомневался.

***
Как выяснилось, в компании Ледяного от райос мало толку. Тащить дриксенскую грязь в Хексберг не хотелось, девочки за такое могут и обидеться, не говоря уже об Альмейде. Тому и Кальдмеер не понравился, а уж Бе-Ме с товарищами… За такой подарочек сам Вальдес мог бы проткнуть шпагой кого угодно, а вот Кальдмеер ему этот подарочек подсунул… И ничего – съел и не поморщился. Запасливая бергерская половина утверждала, что запасаться такой гнилью – по меньшей мере пошло, марикьярская вопила о возмездии и требовала крови, спорить с ней Бешеный не собирался.
Он обещал не убивать. Ничего другого не обещал, и хорошо. Он совершенно не кривил душой – если она у него была, естественно – обещая Бермессеру весёлое плаванье, и обещание своё намеревался исполнить. А Олаф ни о чём не узнает. Вряд ли он станет проверять, удобно ли сидится его врагу в трюме. Жалость – жалостью, а ненависть и вражда – они никуда не денутся, их тюрьмой не смоешь. Тюрьмой – особенно.
Вчера вечером поговорить так и не удалось. Едва не падающий от усталости адмирал цер зее отправился в выделенную ему каюту, и ужинать пришлось с Луиджи и Руппи, но Луиджи, как выяснилось, дела до Бе-Ме не было никакого, он только радовался тому, что не пришлось наблюдать за казнью. А дрикс, наоборот, оказался слишком возмущён и только и делал, что шипел сквозь зубы нечто невнятное, обещая Закат при жизни всем: Фридриху, Гудрун, Бермессеру, его дорогим товарищам… О тюрьме он не знал ничего, о том, как спасал Кальдмеера от казни, говорить не желал – гордый или просто воспоминания слишком свежи. Или разочаровался в своём командире. Последнее было бы обидно.
Сам Вальдес тоже разочаровался, но отнюдь не в Олафе. Потому что понял, а, поняв, простил. Но печально было выпускать такую добычу, хотя кто ж её выпустит, не будь он трижды Бешеным?
Утром Ротгер спустился в трюм с вполне очевидными намереньями. Сначала хотел взять с собой юного Фельсенбурга, потом передумал. Отрываться на пленнике при свидетелях, даже если это Бе-Ме? Нет, так не интересно. Сразу возникают какие-то ограничения, потом чувствуешь спиной косые взгляды. Марикьяре – те поймут, а вот северяне, даже дружественно настроенные…
Уже внизу, в трюме, Вальдес понял, что его опередили. Он увидел двоих, Руппи и… Олафа. А этот что здесь делает?! Неужели тоже?.. Было бы забавно. Хотя нет, конечно, вот уж у кого, а у Кальдмеера и милосердие, и жестокость – всё настоящее.
Ротгер остановился, решив пока что не выдавать своего присутствия. Подслушивать он не любил, но иногда приходилось. Адмирал цур зее в данный момент был… ледяным, во всех смыслах, его адъютант – зол и раздосадован.
А ещё Кальдмеер почему-то обращался к нему на «вы»:
- Скажите, Руперт, зачем вы спасли меня от казни?
- Я выполнял свой долг! – бросил лейтенант.
- Значит, всё дело было в долге, не во мне?
Фельсенбург покраснел, как мальчишка.
- Нет… То есть, я хотел вас освободить, потому что это было правильно. А вся сволочь, которая оклеветала вас, заслуживает петли!
Не только оклеветала, но Руперт не понимает или не хочет понять. Это для него пока ещё совершенно невозможно. Он, несмотря на всю свою молодую ярость, ещё верит в идеалы, а их нет, и никогда не было.
- Возможно. – Голос Ледяного звучал тихо и спокойно – в противовес кипящему от праведнейшего гнева лейтенанту. – Но я хотел бы выяснить, что – или кого – вы сейчас защищаете.
- Я не понимаю. Почему вы не хотите если не справедливости, то мести? Вы же обещали, когда мы были в пле… в Придде?! Что изменилось?..
Он вдруг заткнулся, оборвав себя на полуслове. Стыдливо опустил глаза, но потом вскинул голову и заглянул Олафу в лицо. Тот смотрел спокойно.
- Там, в тюрьме… Больше ведь негде. Что они?..
- Тише, Руппи. – Кальдмеер вдруг улыбнулся, так тепло и грустно, как умел только он один. Вальдес помнил, что происходит с человеком, когда ему так улыбаются. Однажды увидев эту улыбку, за Олафа уже можно смело умирать. И жалеть не будешь. – Что было, то было. Но если я всё ещё имею для тебя какое-нибудь значение – пожалуйста…
Фельсенбург побледнел.
- Я… Клянусь!
- Успокойся, - мягко попросил Кальдмеер. – Я тебе верю.
Ротгер попятился, стараясь ступать как можно тише. Он уже знал, что сюда не вернётся. Плевать на Бе-Ме, Кальдмеер важнее. Намного. Один хороший человек стоит сотни уродов, даже если эта сотня будет сидеть у тебя в трюме. Однажды Олаф окончательно придёт в себя и передумает. Вот тогда…
Но не раньше. Эномбрэдастрапэ!
***
Вопреки обещанию адмирала Вальдеса, плаванье проходило нормально. Во всех смыслах. Первые два дня Вернер едва ли не подскакивал, заслышав шаги, но потом успокоился. Никто не собирался его пытать, бить, морить голодом и даже просто издеваться.
Ну, кроме Фельсенбурга, но того поставил на место Кальдмеер, за что ему спасибо - ну и ещё за то, что подарил всё-таки жизнь. Но только за это и больше ни за что. Если бы не он со своей якобы казнью – Вальдесу в голову бы не пришло охотиться на «Верную звезду», хотя кто знает, что за мысли водятся во фрошерских головах?
Вернера кормили, не забывали приносить воду и даже иногда развязывали руки, позволяя размять опухшие запястья. Он не жаловался. Покидать свой угол ему было запрещено, разговаривать с ним марикьяре не желали, но он не особенно и пытался их разговорить – начнёшь с погоды, а закончишь с поломанными рёбрами. Впрочем, приносящий еду абордажник соизволил ответить, что все пленные по-прежнему живы и даже здоровы, и Бермессер успокоился окончательно.
Вечером третьего дня пришел Кальдмеер. При всей своей ненависти Вернер всё же заметил, что тот по-прежнему бледный и тощий. Значит, и ему не пошло на пользу талигойское гостеприимство? Или это всё ещё сказывается пребывание в тюрьме?
Самому Бермессеру в тюрьме не понравилось, но его там не трогали. Несколько допросов, всё в рамках приличий. А вот оружейнику, как он слышал, хорошо досталось. И ведь всё равно не признался, сволочь. Другой на его месте оклеветал бы не только себя – всех друзей и знакомых. А этот ни слова не сказал: не было приказа – и всё тут! Вернер с яростью вспомнил, что ему самому хватило полминуты удушья, чтобы раскаяться во всём и сразу. А этот не один месяц продержался!
- Завтра утром пребываем в Хексберг, - равнодушно сказал Кальдмеер. – Я счёл своим долгом поставить вас в известность, потому что кроме меня разговаривать с вами желает только Руперт фок Фельсенбург, но я ему по-прежнему не позволяю этого делать.
Бермессер хотел сказать что-нибудь, чтобы Кальдмеер понял, что он всё же благодарен, а не просто принимает своё спасение как должное, будто какая-то совсем уж подлая дрянь, но нужных слов так и не подобрал.
Олаф, не дождавшись ответной реплики, спросил:
- Вы помните, что Вальдес говорил про бурю?
Вернер молча кивнул.
- Я не знаю, как сложится ваша дальнейшая судьба, адмирал Бермессер, но, как бы она ни сложилась – вы никогда больше не должны выходить в море. Вы это понимаете?
Понимает он… Леворукий побери, да какое море! Десять тысяч Кругов не нужно ему это море! Главное – живой. Не болтается на рее вверх ногами, не кормит рыб с мешком на голове… И пропади оно пропадом: море, бешеные адмиралы, их ведьмы и закаты. Такие честные, такие мужественные, готовые героически жертвовать собой при любом удобном случае! Зачем? Жизнь – одна, единственная, вторую никто не даст, и фок Бермессер ещё ни разу не столкнулся ни с чем, что могло бы стоить его – ЕГО – жизни!
- Господин Бермессер? – напомнил о себе Ледяной. – Так вы согласитесь жить без моря?
- Да.
Кальдмеер взглянул на него с лёгким удивлением.
- И какой же вы после этого адмирал? – с едва слышной досадой спросил он.
- Живой, - честно ответил Вернер.
Быть живым адмиралом… Да нет, быть просто живым, ему очень нравится. Это то, чего он всегда хотел, оказывается.