С ФБ. ГП

[Schico]

2. Название: Живым или мертвым
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Гарри Поттер/Джинни Уизли, Северус Снейп/Джинни Уизли, Гарри Поттер/Северус Снейп
Категория: слэш/гет
Жанр: драма
Краткое содержание: Северус Снейп умер. Так что теперь Джинни Поттер приносит ему суп, сидит на его кухне и рассказывает про мужа.
Для голосования: #. fandom Harry Potter 2012 - мини "Живым или мертвым"

В открытое окно пахнет сыростью и лужами, маггловская конфорка шипит, вода из чайника залила пламя, пузырится, испаряясь на гладких белых эмалированных боках. Толстая сорока пересекает двор, хлопая крыльями и падая пузом на страховочную сетку ветра.

Все как обычно, в общем-то. В двери поворачивается ключ.

Она приходит, кладет пакет на стол, там что-то круглое и выпуклое, возможно, опять банки, с супом внутри, или вареньем, как будто можно допустить, что он ест варенье, или пьет суп из банки, с застывшей пленкой жира на поверхности. Самое чудовищное — она заставляет его мыть и возвращать банки, чтобы снова их наполнить.

Перед ее приходом он мыл одну такую. Кисть с трудом пролезла в узкое горлышко, он выцарапывал засохшую морковь со дна, а потом застыл, глядя, как льется холодная вода по скользким стенкам, глядя на свою руку, белую и словно помещенную в формальдегид, похожую на огромного безобразного паука, замаринованного и поставленного на полку в лаборатории.

Она приходит, каблуки стучат по полу, стягивает длинный желтый шарф свободной вязки, кладет на стул, откуда он сползает на пол, но она этого уже не замечает. Снует по кухне, заглядывает в шкафы, выбрасывает испорченную еду из холодильника. Он наклоняется и поднимает шарф, укладывает его гнездом на сидении стула. Шарф похож на сброшенную змеиную кожу.

Она почти не разговаривает, пока приводит кухню в порядок, по-хозяйски отрывает листок календаря, снимает чайник с плиты, наливает чай в две широкие низкие чашки.

Он не прикасается к чаю. Раньше он вообще игнорировал все, что она приносила, но она, вроде, и не следила за тем, питается ли он чем-либо. Поэтому теперь он просто ждет пока она уйдет, прежде чем заглянуть в холодильник. Он понял, что глупо умирать от голода. Умирать вообще глупо.

Она не представляет из себя ничего особенного, всего лишь одна из его бывших учениц, абсолютно посредственная, ничем не выделившаяся из толпы. Она до удивления обычная, даже ее мысли скучны, да она и сама должна понимать, что навсегда останется персонажем второго плана, бесплатным приложением к главному герою хорошо закончившейся сказки о борьбе добра и зла.

— Гарри сходит с ума.

Вот о чем и идет речь: даже все ее разговоры начинаются и заканчиваются Поттером. Было бы неудивительно, если бы оказалось, что в ее мозгу нет места ни одной посторонней мысли. Она, должно быть, идеальная жена для эгоцентрика. Одна из этих бесчисленных самоотверженных последовательниц, тех, кто сидит у ног и внимает каждому слову своего гуру. Бесцветная тень, бессловесная поддержка, безликая домохозяйка.

Почему тогда она носит желтые шарфы, и стучит каблуками, и почему, черт возьми, у нее родинка на виске, если она второстепенный картонный персонаж, не наделенный правом быть настоящим?!

Почему у нее есть свой запах, и почему она грызет заусениц на мизинце, и почему она никому, до сих пор, не растрепала, где скрывается Северус Снейп?..

— Он совсем на вас помешался, — сообщает Джинни, дует на чай. — Он вас любит.

— Я умер, миссис Поттер. Ваш муж — некрофил? Могу только посочувствовать.

Не могла же она рассказать?!.. Только Поттера здесь не хватало.

Сорока, трещащая за окном, суп в банке и Поттер.

Альбус отказывался верить в существование ада и рая, он считал, что после смерти каждый получает прощение, что даже при жизни каждый заслуживает быть прощенным, и смерть не может быть наказанием, а только продолжением пути. Сейчас бы сюда старика, он бы не осмелился спорить. Ад существует, конечно. И не обязательно умирать, чтобы в нем очутиться. Поджариваться на огне, кипеть в котле, как зелье? Неприятная перспектива, конечно. Но все лучше этого застарелого отчаянья, убогой опустошенности и тупика, где он оказался.

Джинни Поттер приносит ему суп, сидит на его кухне и рассказывает про своего мужа.

— Он одержим вами. Что он только ни перепробовал за последний год. Он задался целью вернуть вас к жизни.

— Представляю, какое его ждет разочарование. — Слова кислят на языке, их можно добавлять в чай вместо лимона. Экономия. Когда-нибудь он отравится собственным ядом, заслужив звание «человека-разочарования», «человека-поражения». Как он умудрился проиграть в войне, где сражался на стороне победителей?

— Это становится серьезным. Вы ему снитесь. Он считает, что установил с вами ментальную связь.

Хотя она не спрашивает и не стреляет в него подозрениями, он все же считает нужным опровергнуть:

— Это не так.

Как будто ему могло бы прийти в голову попробовать увести у нее мужа. Больше всего он боится, что однажды она не придет.



***



Не то, чтобы его интересовали судьбы его бывших учеников. Он помнит их имена, их лица, он помнит фамилии, высеченные на каменной плите мемориала. У него хорошая, цепкая память. Он не уверен, что ему нужна эта информация. Еще одна причина для бессонницы, вот как это называется. Еще одна причина мерзнуть у открытого окна. Окна выходят в стену соседнего дома. Еще один тупик в его жизни.

Он помнит ночь Битвы слишком хорошо, слишком подробно, его разум не заливал адреналин, или страх, или кровь, у него слишком хорошая память. Раньше он гордился тем, что помнит наизусть практически любой рецепт, даже тех зелий, которых никогда не готовил. Чудовищная вещь — память.

Нет, он не собирается выспрашивать у миссис Поттер о том, что случилось с этой безумной девочкой Лавгуд, гордится ли Лонгботтом своей победой над Нагайной, ему не интересно, нашла ли применение своим талантам Грейнджер и часто ли приходится Драко вытирать плевки со своего лица, когда он набирается смелости появиться в Косом Переулке. Не то что бы ему это было так уж важно знать, но все равно он испытывает жгучую досаду, когда миссис Поттер снова начинает говорить про своего мужа.

— Гарри уволился. Он говорит, ему нужно больше времени, чтобы придумать способ вернуть вас. Он не может думать ни о чем другом, он страдает. Гарри столько не успел вам сказать…

За стеной гремит это чудовищное приспособление — лифт. Однажды Северус воспользовался им и застрял, сидел в темной душной коробке на полу, сжавшись в углу, он словно оказался в вертикальном гробу, и это было справедливо, ведь он все-таки отчасти умер, по крайней мере, для всего мира, кроме миссис Поттер. Ну, и Гарри Поттера с его одержимостью.

— Он постоянно с вашим учебником, помните, по зельеварению, который вы исписали вдоль и поперек? Я видела однажды, как он целует чернильные строчки.

Она говорит это так спокойно, у нее на шее болтается какой-то кулон — дешевая подвеска, лунный камень, и несколько рыжих прядей выбились из хвостика, гнутся под мочкой уха.

И можно это представить: как она стоит, в просторной ночной рубашке, в темноте дверного проема, проснувшись среди ночи и не обнаружив мужа в постели. Как она опирается о дверной косяк домашним расслабленным жестом, и глядит на сидящего в кресле Поттера, который гладит пальцами кривые острые строки, и прижимается к ним губами, а потом сам смущается своего жеста. И запускает пальцы в волосы, а она смотрит, молчаливая, незаметная; сквозняк гуляет по ногам, как кошка, трется о щиколотки, дергает за мягкий подол ночнушки.

Он думал обо всем этом, о чете Поттеров, когда сидел в лифте, и пытался представить, что он — Гарри Поттер, запертый в чулане, но острые колени утыкались в подбородок, нелепо длинные ноги затекали, пряди свешивались привычно вдоль лица, по линии треугольника-носа, и никогда прежде он не ощущал себя настолько Северусом Снейпом, как в те часы, ожидая в темноте, в лифте, зависшем в пространстве, на тросах, натянутых, как змеи перед прыжком.

— Сначала, я думала, он ищет вас, чтобы извиниться. Сначала, это не было таким серьезным. Сразу после Войны. Я думала, что это пройдет.

Да, он помнит. Она приходила веселая, румяная, от нее пахло духами и замужеством, сияющим и чистым, как новенькая монета. Она прислонялась к стене, или садилась на подоконник, и была абсолютно неуязвима угрюмости и язвительной самообороне Северуса, защищенная своим счастьем. Она так беспристрастно растирала мазь по его шее, задевая пальцами кадык, огибая выпуклые шрамы, заматывая его горло бинтами, так спокойно и равнодушно, словно опытная медсестра. Она буднично рассказывала про его похороны, про речи и про музей в Визжащей Хижине, там, где размазана по полу его кровь. Она принесла ему какую-то новую и безликую палочку, и он сломал ее, потому что тогда еще сопротивлялся вмешательству в его посмертную жизнь. Сломал по глупости, разозлившись — он тогда только и мог, что злиться и ломать, он всю жизнь злился и ломал, а потом оплакивал сломанное… и больше она не приносила палочек, видимо, не простив такое отношение к дорогой вещи, она ведь так и не научилась чувствовать себя богатой, она ведь все еще экономит.

В те дни она тоже говорила про Гарри Поттера, про его раны, когда растирала мазью шею, про его деятельность в Хогвартсе и Мунго, про его благородство, про его кошмары, про его работу. И про его неистребимое желание найти Снейпа, которого не оказалось ни среди живых, ни среди мертвых.

Тогда она упоминала это мимоходом, скользила взглядом по лицу, пытаясь найти там благодарность или сожаление, смеялась тихим пастельным смехом, не уверенная, что это смешно.

Теперь она стала старше, разумней, опытней. Она стала честнее, теперь не говорит ни о чем, кроме того, что ее действительно беспокоит.

— Но из месяца в месяц только хуже. Это ведь не просто благодарность. Надо быть дурой, чтобы не понять. Иногда я думаю, когда же он вас полюбил? Может, еще во время учебы? Может, пока искал крестражи... Я не знаю. Мы не обсуждаем вас.

Когда он не мог вставать, и его раны на шее гноились, она казалась смазанным рыжим пятном. Он тянул к ней руки и звал ее чужим именем. Просил ее не умирать. Просил ее жить, даже если она выбрала этого чертового Поттера. В общем-то, она действительно выбрала чертова Поттера, как и та, что была до нее.

Когда жар прошел, и ему со всей четкостью вспомнилось то жалкое и беспомощное существо, которое захватило его тело и вынудило его изливаться в подставленные руки гноем и откровенностью, а еще — к собственному ужасу — слезами, он возненавидел свою сиделку. Он ждал, когда в ее словах, глазах или жестах промелькнет напоминание о той слабости, свидетельницей которой она стала. Но миссис Поттер оставалась такой же отстраненной и беспристрастной, как будто работа колдомедиком убивает в людях любопытство, как будто отнимает отвращение. Однажды, он поймал себя на мысли, что почти надеется поймать в ее взгляде хоть какой-то отклик на случившееся.

Она вздыхает, подпирая щеку кулаком, она раскладывает веером печенье на блюдце.

— Мне так стыдно. Видеть, как он убивается в поисках вас, и знать, где вы находитесь, знать, что вы живы…

— Не смейте, — голос, сухой и жесткий, трется о горло изнутри наждачной бумагой, причиняет боль. Он теперь старается молчать. Ему не с кем разговаривать, в общем-то. Разве только с Джинни Поттер.

Жив. Действительно, жив. Уполз, как змея, оставляя широкий алый след, загоняя под ногти занозы. Часть Визжащей Хижины навсегда осталась в нем, у него под кожей. Словно ему нужно еще одно напоминание.

О том, что он жив.

— Послушайте, Северус… — морщится она, прикусывает мизинец. Глупо называть «профессором» человека, который цеплялся за твои руки и тянул их к сухим губам, целовал, пачкал своим потом и слезами, умолял не умирать.

Она ведь была обыкновенной девчонкой, ничем не примечательной. Незаметной, похожей на тысячи других его учениц, в темных мантиях, с вечно ломающимися на контрольных перьями.

Почему он предпочитал не замечать ее длинные рыжие пряди, закрывающие гриффиндорскую нашивку над сердцем, ее бледную кожу с веснушками, ее мягкую улыбку и туман, заволакивающий глаза, когда она глядела на того, кто стал вылитой копией своего отца?

Самоуверенный лохматый очкарик, подбрасывающий золотой блестящий шарик, и улыбчивая задумчивая девушка с осенними листьями в волосах и пятнами чернил на мягкой ладошке. Поттеры. Он словно снова и снова вынужден становиться свидетелем повторяющейся истории, копии копии копий, отражением отражения.

Когда она собирает волосы в неуклюжую распадающуюся шишку, она похожа на строгую девушку со старинного портрета, что изображена на фоне голубых портьер на третьем этаже Хогвартса, там, где кабинет Трансфигурации, ей не хватает только осанки и синего кружевного платья… Один локон обязательно вываливается и гнется над мочкой уха, пухлой и розовой, когда Джинни глядит на просвет, начисто ли Северус вымыл банку.



***

— Да прекратите вы! Не боюсь я ваших змей, — сердито восклицает Джинни, взмахом палочки уничтожая тускло блестящих чешуей тварей.

Он пытается не сутулиться, он ни за что не признается ей, что это вовсе не пакость к ее приходу, не ребяческий жест или намек. Что он проснулся в поту в окружении шипящих звуков, и провел добрую часть дня, скорчившись, забравшись с ногами на подоконник, потому что не мог взглянуть вниз, и тем более, не мог убрать змей одним движением, как это сделала она.

Приступы стихийной магии, словно у неопытного школьника, словно у маленького ребенка! Магия рвет его изнутри, требует свободы, а он сломал палочку, он все сломал, он вечно…

От своей омерзительной беспомощности ему хочется кричать. Но крик застревает в горле, рассыпается сухим песком и вылетает из губ хрипом, он это выяснил уже давно, испугавшись среди ночи незнакомых, чужих звуков из собственного рта.

— Знаете, надо это остановить. Пока еще не поздно, — заявляет Джинни, остервенело обдирая календарь — месяцы падают к ее ногам, один за другим, плавно, бессильно. У нее округлые плечи. Должно быть, там тоже веснушки — через плотную ткань свободной сиреневой мантии их не разглядеть. Но, скорее всего, они там есть. У Лили кожа там мгновенно обгорала и слезала слоями, но веснушки оставались.

— Мы заигрались, — говорит Джинни, царапая ногтями уголок скотча. Она подклеила края обоев, когда они начали отходить от стен. Сырость, здесь вечно сырость и пар. Потому что он забывает выключить чайник. А может, ему просто нравится слушать, как вода в чайнике сердито бормочет и бурлит, словно кипящее зелье, и даже если огонь гаснет, а комнату наполняет запах газа, всегда можно высунуться в окно, глотнуть застывшего зимнего воздуха.

Чтобы не оставлять мокрых следов от талого снега, Джинни снимает обувь в прихожей. Поэтому, когда он слышит, как поворачивается ключ, у него теперь есть несколько секунд, прежде чем она войдет на кухню. Он может «сделать лицо». Он может выпрямить спину и раскидать листки черновиков по столу, словно он действительно что-то делает в ее отсутствие, а не прислушивается к тишине квартиры, ожидая поворота ключа в двери. Он может отвернуться к окну и представить, что все совсем не так, как есть.

— Так ведь нельзя! Это становится жестокой шуткой.

Носки у нее на ногах — шерстяные и полосатые. Красные и желтые полосы, гриффиндорский выбор. Он не может не думать о том, что однажды она придет к нему беременной, и будет класть на живот руку с окровавленным, обкусанным мизинцем.

— Вы слушаете меня? — она подходит вплотную, и, кажется, впервые за эти годы смотрит ясно и прямо, замечая человека, застывшего перед ней, нацепившего на худое лицо свою самую поношенную и экономную презрительную ухмылку. Презрение выдохлось, ухмылка больше не срабатывает, это ведь тоже в каком-то смысле магия, а он потерял право на нее, сломав палочку, и даже раньше, умирая. Оставил кровью на полу Визжащей Хижины.

— Гарри плакал.

Ах, вот, в чем дело. Эти слезы она не смогла пропустить, не смогла притвориться, что их не было. Столько тревоги, столько упрямой решимости во взгляде, и ни капли вины. Видимо, их договор молчания подошел к концу.

— Вы глупая женщина. Для вас выгоднее всего моя смерть. Рано или поздно, он успокоится.

— Нет. Рано или поздно, он пойдет за вами. Он готов отправиться на тот свет, чтобы вернуть вас. Я не могу так рисковать. Я не могу смотреть, как он тускнеет с каждым днем. Ему больно.

— Вы не боитесь последствий? Собираетесь своими руками разрушить свое счастье?

Джинни мягко улыбается, глядит Северусу поверх плеча.

— Он все равно меня бросит. Ему нужны либо вы, либо никто.

— На вас кольцо. Это что-то, да значит, — замечает он. Она глядит на руку, удивленно, словно впервые заметила полоску белого золота на безымянном пальце. — Вы замужняя женщина, миссис Поттер. Боритесь за свою любовь. Берите пример с мужа.

Она снимает кольцо и кладет его на подоконник. Сорока на соседней крыше жадно вскрикивает и хлопает крыльями, но Северус успевает закрыть кольцо ладонью, оно еще хранит тепло ее пальца.

— Вы пойдете со мной, — говорит Джинни, говорит скучным, тихим, лишенным выражения голосом, и он должен протестовать, высмеивать, угрожать и отворачиваться, должен давать отпор, шипеть по-змеиному и скрещивать руки на груди, но он все еще держит ладонью тепло, глядит на родинку на виске, и поэтому упускает момент, когда можно сказать «нет».

В общем-то, он уже давно его упустил, этот момент.



***



— Ты… ты…

Голос Поттера тих, шелестит, как страницы книги, страницы учебника, тонкие, выпуклые из-за того, что нажим был слишком сильным, когда он записывал выдуманные заклятья.

— Это ты… — шепчет Поттер, и удивительным образом в его словах нет даже отблеска разочарования, для Человека-разочарования это необъяснимо, немыслимо, но всегда можно притвориться, что собеседник неискренен или еще не сообразил, в силу гриффиндорского тупоумия, чем грозит возвращение призраков прошлого.

В сумрачной прихожей, где никто не догадался включить свет, пахнет снегом и магией, из приоткрытой двери в гостиную пышет теплом, должно быть, у них есть камин, ну, разумеется, у них должен быть камин. Поттер кажется бледной тенью самого себя, худой, тусклый, неровно постриженный и повзрослевший. Он действительно изменился, хотя прошло не так уж много времени, а благодаря бесконечным рассказам Джинни он словно всегда находился рядом, третьим в неказистой маггловской квартире, незримо стоял, прислонившись к раковине, и смотрел на жесткий профиль своего бывшего учителя, завернувшись в мантию-невидимку.

— Живой… — бормочет Поттер, и, словно мало этого снимающего кожу взгляда, он еще и делает шаг вперед, почти падает навстречу, распластав ладони по мокрой от снега ткани мантии, жалкому подобию роскошных учительских мантий, которые Северус носил прежде. Утыкается носом в плечо, в пугающей близости от уродливых извилистых шрамов, спрятанных под воротником, похожих на змей, ползущих под кожей, собирающих ее буграми и складками. Утыкается, дышит рвано, поверхностно, и самое время срезать его язвительной репликой, заставив отойти, расчистить личное пространство, но говорить слишком больно, в прихожей слишком темно, тихо и тепло, а он слишком устал, чтобы как-то реагировать на творящееся безобразие.

И слишком уж жалобно дышит Поттер, пытаясь заглушить всхлипы сырой шершавой тканью.

— Гарри, — мягко говорит Джинни, появляясь рядом — она уже переоделась, сняла тяжелую зимнюю мантию, распустила по плечам волосы, должно быть, дома она всегда ходит с распущенными. — Гарри, ну же, — ласково зовет она, положив руку мужу на плечо. — Предложи гостю чай, дай ему раздеться, хотя бы.

У нее на пальце нет кольца. Нет.

— Да, да, черт, да, конечно! — испуганно суетится Поттер, отпрянув, незаметно (для кого незаметно, интересно?) вытирая глаза рукавом домашней рубашки. И вдруг улыбается, широко, открыто, так же радостно, как во время квиддичных матчей, когда его улыбку можно было заметить даже с трибун, и она была такой же неотъемлемой частью игры, как и поражение слизеринцев, и торжествующий клич комментатора, и победный жест — вскинутая в воздух рука, сжимающая проклятый золотой шарик.

Еще одна победа в беспроигрышной серии. В какой момент Северус Снейп превратился в снитч?

Пора бы уже запомнить, что Поттер всегда получает то, что он хочет, и нет никакой разницы, какие беды это сулит окружающим его людям.

Человек-Победа хочет Человека-Поражение. Нонсенс.

— Я… я принесу… нет, я приготовлю.. сейчас, я… пожалуйста, только не уходи, ладно? Вот, можешь повесить мантию сюда, я сейчас, я…

— Все в порядке, — увещевает его Джинни, прерывая бессвязный поток, пока Поттер с ошалевшим взглядом мечется от двери, ведущей, по-видимому, в кухню, к нему — все боится, что Северус сбежит, исчезнет, растворится, оставив после себя только широкий кровавый след на досках пола. — Гарри, он никуда не денется.

Никуда, действительно.

Поттер убегает на кухню, и слышно, как там что-то гремит, грохочет, разбивается, а Джинни помогает Северусу снять мантию, на секунду коснувшись плеч, положив на них легкие добрые руки. Он не глядит на нее, он смотрит себе под ноги, и потому замечает, что Джинни стоит босиком, и ногти на ногах у нее выкрашены ярко-голубым лаком, это так удивительно, и так непозволительно лично, что он замирает. В голове у него проносятся мысли о том, что теперь он будет видеть ее каждый день, и она будет такой, какая на самом деле, домашней, уютной, открытой, и будет ходить босиком, и где-нибудь на спинке дивана может остаться ее волос, медный и длинный, похожий на золотую нить. Он думает обо всем об этом, и чуть не пропускает момент, когда Джинни встает на цыпочки в полутемной прихожей, и, прижавшись к нему, скользит губами по раковине уха, шепча:

— Спасибо.

В прихожей появляется Поттер, сияющий от счастья, ликующий, перепачканный вареньем, и зовет пить чай.