Атмосферно, затягивающе и мааало))
С каноном я не знакома, но замечательно пошло и без него.
Ну а чудесные рисунки-коллажи мон ами я уже давноо заценила.
Вкусить
09.11.2013 в 23:14
Пишет Ева Шварц:ФБ: «Потерянные души» Поппи Брайт
Впервые «Потерянные души» я прочитала всего пару лет назад и была в восторге — так мне понравился авторский язык, атмосфера и изящная, цельная композиция романа. Потом я прочитала все остальные переведенные на русский произведения Поппи Брайт и даже, признаться, фанфики, выложенные на русском фансайте писательницы. Фанфики были ужасные. Мне захотелось написать по Брайт что-нибудь свое.
Этот макси я писала полгода, и он вымотал мне очень много нервов — первоначальная идея бесконечнофалломорфировала, и в конечном итоге с идеей и композицией вышла некоторая каша. Но текст мне все равно очень нравится — как минимум, его главный герой вышел очень хорошим и во многом значимым образом для меня самой. А может, даже и меня самой.
Отдельное спасибо M.Kamelot за замечательные иллюстрации и особенно за портрет Даниэля.
Канон: Lost souls || Потерянные души
Название: В двенадцати шагах от потока
Автор: Ева Шварц
Бета: Etel Bogen
Размер: макси, 15 484 слова
Пейринг/Персонажи: Даниэль (ОМП), Зиллах, Дух, Стив
Категория: джен, слэш
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: в год, когда Дух и Стив прикончили Зиллаха, на Новый Орлеан обрушился кошмарный ураган, почти стерший город с лица земли. Одиннадцатилетний Даниэль чудом выжил при наводнении, и теперь, семь лет спустя, разрушенный город снится ему каждую ночь
Иллюстрация: M.Kamelot
Примечание/Предупреждения: много секса, насилия, крови и других неаппетитных подробностей в духе Поппи Брайт
Скачать одним файлом: doc || epub || pdf
Пролог
Дождь четвёртый день заливал Французский квартал. Улицы медленно превращались в реки; ветер гнал по ним обломанные ещё на Канал-стрит пальмовые листья, пустые бутылки и мусор. Дэни отпустил занавеску и оглянулся через плечо в сумрак гостиной — где-то там, за двумя стенами, на кухне ожесточённо ссорились родители. Слов было не разобрать, но голос матери постепенно становился все выше и выше; ещё немного, и она заплачет и будет кричать...
Дэни повернулся к окну и снова приподнял ткань. Улицы совсем обезлюдели; ещё вчера по Французскому кварталу, рассекая воду, медленно продвигался поток машин — на запад, подальше от разливающейся реки. Сегодня не было никого.
Все стремятся как можно скорее выскользнуть из бутылочного горлышка — так вчера сказала мама, когда они с отцом ругались в десятый раз. Новый Орлеан — ловушка между Миссисипи и озером, кричала она, но папа медлил, и именно об этом — Даниэль знал — они с мамой спорили и сейчас.
На цыпочках прокравшись по коридору — половицы скрипели, но он знал, куда наступать, чтобы не услышали, — он остановился у кухонной стены. Здесь пахло пылью и старостью; зелёные завитушки обоев слегка отблёскивали в темноте. Мамин голос стал гораздо слышнее.
— Мы должны уехать, Сайрус! Посмотри — вода все прибывает, и чрезвычайное положение никто не торопится отменять. Ураган идет сюда! Уедем, ну пожалуйста!..
— Возьми себя в руки, Валери. Мы не будем рвать друг другу глотки в очередях на заправках и мокнуть в пробке на выезде из города. Мы не будем оставлять дом, чтобы потом вернуться и обнаружить, что тут поживились мародёры...
— Мародёры, Сай? — мамин голос вдруг взвинитился до крика, и Дэни невольно сделал шаг назад. — Через два дня здесь будет вода, а не мародёры! Мы утонем! А Дэни?..
— Успокойся! Дэвисы остались, и Смиты, и этот, как его, на третьем этаже... Почему ты так хочешь поддаться истерике и влиться в общее стадо?!
Даниэль сделал осторожный шаг назад, потом развернулся и тихо ушёл в свою комнату. Папа всегда был таким; ненавидел всякие суеверия, страхи, человеческую суету... Из-за этого он даже поссорился с бабушкой Аурелией. Она верила в колдовство, и в её доме всегда горели свечи...
Щелкнула под пальцем тугая кнопка телевизора; Дэни было всего одиннадцать, но ему разрешили иметь свой собственный телек, и даже видик, и две полки кассет... По нескольким каналам передавали прогноз погоды. Обычно безмятежный, диктор сегодня выглядел как будто чуть более бледным; крутились под его указующей рукой какие-то цветные тени над картой Мексиканского залива. Дэни понял, что это ураган: оранжевая, почти красная в центре, сердцевина, жёлтые и зелёные завивающиеся хвосты по краям...
— ...Скорость ветра, вызванного ураганом, достигла двухсот километров в час. Новый Орлеан эвакуирован; решившим остаться в городе власти предлагают перебраться под кров стадиона «Супердоум». Напоминаем вам, что оставаться в городе на данный момент — смертельно опасно, подъём воды...
Телевизор вдруг мигнул, и картинка на экране сменилась «белым шумом».
Дэни заглянул за теплую панель, подёргал шнур; но сигнал исчез и больше уже не появился.
На следующий день с крыши соседнего дома на улицу с грохотом рухнула рекламная панель, что-то замкнуло, и весь квартал остался без света. Мать уже не ругалась с отцом; установив на комод свечу, она целенаправленно и методично собирала вещи.
Дэни сидел рядом и вдыхал знакомый запах жженых трав и горячего воска; эти зелёные свечи маме дала бабушка Аурелия. Она говорила: их запах нравится добрым духам.
Анис, полынь, едва уловимая тень пыли... Так, должно быть, пахнут старые кости — Дэни однажды видел такие в музее. Вынутые из тысячелетней могилы, они казались очень маленькими и странно хрупкими, словно само время сточило их, и прикоснись — рассыплются в прах...
Мама внезапно отбросила в сторону свитер, который складывала, и резко вышла из комнаты.
— Мы едем в «Супердоум», Сайрус, — услышал Даниэль её голос. — А ты можешь оставаться здесь и ждать, пока не утонешь.
Хлопнула дверь; мать вернулась и, дёрнув его за плечо, приказала:
— Одевайся.
Перед тем, как выйти из своей комнаты, Даниэль ещё раз выглянул в окно — вода достигла подвальных решёток. Бегущая непрерывным грязным потоком, она закручивала водоворотики вокруг столбов и грузно толкалась в тяжёлые мусорные баки.
Нижняя ступенька лестницы была затоплена. Мама замерла перед ней, потом решительно шагнула вниз, потянув его за собой. Дэни оглянулся через плечо, но дверь квартиры, старая, тёмно-зелёная, так и осталась закрытой.
Машина не завелась — это было ожидаемо, и это понимал даже Дэни: сложно завестись, когда грязная вода, поднявшаяся из Миссисипи, то и дело захлёстывает капот. Мама, поджав губы, вылезла; вода доходила ей до колен. Дэни было почти до пояса.
Он поморщился, когда проплывающая мимо коробка задела локоть. Было холодно; мама беспомощно посмотрела наверх, но окна второго этажа, через которые Дэни разглядывал улицу ещё утром, были темны.
Они пошли.
На первом же перекрёстке поперечный поток едва не сбил Даниэля с ног; он взмахнул руками, чувствуя, как тяжёлый рюкзачок тянет его назад; мамины пальцы больно вцепились в плечо, помогая ему удержаться. Мама что-то говорила — её рот открывался, кривясь, но Дэни не слышал ни звука: била по козырьку кепки вода, и порывы ветра то и дело сносили голос вдаль, словно отрывали слова у самых губ и бросали, забавляясь, вдоль улиц.
До «Супердоума» в хорошую погоду было двадцать минут пешком. За полчаса они продвинулись вперёд всего на несколько улиц. Стало понятно, что передвигаться можно, только прижавшись к стенам домов; маме вода дошла до бедер, Дэни тащился, уйдя по грудь, и намокший рюкзак тянул его ко дну.
Проплывающий мимо пластиковый контейнер ударил маму в бедро, и она едва не упала. Дождь лил стеной, порывы ветра иногда разрывали его пелену, бросая воду почти горизонтально в сторону, и в одно из таких мгновений Дэни показалось, что кто-то зовет их. Он оглянулся.
Улица, которую они только что с трудом пересекли, была похожа на стремнину горной реки. Вода несла по ней ящики, ветки, какие-то обломки... Посреди всего этого, прямо по центру потока, пробирался, то и дело оскальзываясь, человек. Он кого-то звал.
— Папа... — прошептал Даниэль.
— Не останавливайся!.. — крикнула мама, дёргая его за руку, но он вырвался.
— Там папа! Папа!
Асфальт вдруг ушёл из-под ног, и вода захлестнула с головой, холодная, грязная; небо и земля поменялись местами, мотнулись перед глазами низкие тучи над крышами...
Кто-то дёрнул его вверх; ноги нащупали землю, и он, отплёвываясь, утвердился на ней.
Ровно для того, чтобы увидеть, как через силу преодолевающий поток отец вдруг взмахивает руками — и проваливается с головой. Одна секунда, две...
— Папа!
— Сайрус!
Они метнулись вперёд вместе, и какой-то ящик прилетел Даниэлю в плечо, а над тем местом, где только что исчез папа, по-прежнему ничего не было, не появлялось даже руки...
Вода снова толкнула Дэни. Вода текла по его щекам, капала с козырька бейсболки, и он подумал: так просто было бы позволить потоку себя нести...
Туда, к реке, к отцу, на дно...
Мамины пальцы разжались, и Дэни закрыл глаза.
***
Сайрус всегда был упрямым, качала головой Аурелия. Аркадий сочувственно вздыхал. Очень неприятно, когда ты могущественная ведьма — и при этом твой собственный сын считает магию чушью. Хотя многое видел...
Отрицать проще. Все ведьмы Нового Орлеана знали о беде Аурелии; большинство считало, что старая квартеронка сама чем-то прогневила духов, но Аркадию казалось, что всё это — просто признаки окончательно наступающего нового времени. Времени, в котором нет места для ведьм.
Теперь магазинчик Аркадия был затоплен. Ценные ингредиенты растворялись в воде, и редкие книги всплывали под потолок, беспомощно шевеля размягчившимися страницами. Тело Сайруса, увлекаемое волнами, медленно проплыло мимо, и череп на одной из полок проводил его пустым чернеющим взглядом.
Что бы ни думал себе Сайрус и кого бы ни прогневила Аурелия, их кровь оставалась их кровью. Могущественная и вязкая, она мягкой вуалью расплывалась в воде, струилась от пробитого виска Сайруса, и духи в подвалах зданий вздрагивали в своем бесконечном сне, размыкали пересохшие губы — эта кровь звала их к жизни, но её было мало, так мало...
Тело Сайруса прибило к низенькой ограде на ушедшем под воду муниципальном кладбище. Ремень прочно зацепился за острый штырь. Его плоть медленно гнила над безымянными могилами никому ненужных бродяг; могущественная кровь новоорлеанских ведьм растворялась в воде, просачивалась в размытую землю, проникала в гробы, дразня мертвецов своим ароматом.
И вскоре один из них открыл глаза.
Даниэль
Когда ему было тринадцать, он всё-таки спросил у мамы: почему мы оставались там до последнего? Почему не уехали раньше, когда это было ещё возможно?
Потому что я любила его, ответила она. Твоего отца. А он был упрямым. Он никогда не делал вовремя того, что очень важно было сделать.
Да, подумал Дэни. Даже о смерти бабушки узнали поздно, когда её уже готовили к похоронам чужие люди. Даниэль помнил полный дом темнокожих женщин со странными яркими глазами, и убранное бледное тело бабушки на обеденном столе. Она была такой маленькой и худой, что Дэни даже усомнился, что эта плоть может принадлежать взрослому человеку.
Отец не успел вовремя помириться с нею, и она умерла. Даниэль ничего не помнил о ней, кроме запаха трав в старом затенённом доме и колдовского света зелёных свечей.
А потом Сайрус не успел вовремя уйти. Когда ураган ещё только начинался, или хотя бы вместе с ними. Они остались бы без всего — но смогли бы спастись. Отец бы не умер глупой, бессмысленной смертью, просто провалившись в открытый люк...
Мать криво улыбнулась. Дэни привычно набрал стакан воды и поднял выкатившийся из её пальцев пузырек таблеток.
Одно невовремя принятое решение превращает человека в полуовощ на долгие годы, и никто этого не видит, никто, кроме него. Не видит, как она замирает у окна в ветреные дни, как путает слова, как иногда застывает на полуслове с пустым и бессмысленным взглядом — Дэни знает, что в этот момент она, как и он, видит потоки воды, затопившие улицы Французского квартала, и падающий на это серое месиво занавес грязного ливня, поднятого ураганом с самого дна реки.
Он уходит в свою комнату. Здесь всегда закрыты шторы, и невозможно узнать, ветреный ли день за окном, и идет ли дождь. Красный огонек на кассетнике просвечивает сквозь залежи книг, тетрадок, грязной одежды; Дэни падает на кровать, дотягивается до тугой кнопки. В темноту с едва слышным шипением изливается шум электронного дождя; спустя минуту в музыку вплетается завораживающий голос солиста.
«В двенадцати шагах от потока она стоит одна и смотрит на воду...» — поет Роберт Смит, и Даниэлю кажется, что он стоит над водой на крыше своего дома в Новом Орлеане и смотрит, как волны несут в океан обломанные ветки, ящики, старую мебель...
Роберт Смит продолжает петь, и Даниэль засыпает.
Вскоре после переезда выяснилось, что он панически боится воды. В новой школе класс повели на спортивные занятия в бассейн, и Дэни, увидев, как колышется в прямоугольной чаше вода, вдруг ощутил, что в глазах темнеет, и кафельный пол резко и больно бьет по голове...
Сидя на скамейке под раздраженно-сочувствующим взглядом тренера, он прижимал к виску тампон и смотрел на маленький след крови на белом кафеле. Он думал: должно быть, так же текла кровь по виску отца, когда тот провалился в люк и ударился о его чугунную стенку; только вот вода, жадная до крови, слизнула её раньше, чем капля успела дотечь до щеки...
От занятий в бассейне его освободили. Он ехал домой и думал: да, там был именно открытый люк, он ведь видел его за несколько дней до урагана на перекрёстке Ибервиль-стрит и Бурбон-стрит. Открытый люк, и вокруг — специальные переносные ограждения. Наверное, их унесло дождем. Наверное, спешившие эвакуироваться рабочие просто забыли положить на место крышку. Они, вероятно, тоже за кого-то боялись, и им было не до того.
Так трудно принимать правильные решения, от которых не пострадает никто, думал Даниэль, трясясь в автобусе по дороге в свой новый дом в городке Тренвиль, Вайоминг.
В Вайоминге не было океана, и очень редко шел дождь.
— Эй, куколка, посмотри — твой город показывают...
Они смеялись, тыкая пальцем в висящий под потолком школьного холла телевизор. Дэни поднял глаза и посмотрел на экран; там были кадры со спокойным, чуть волнующимся морем. Кое-где под водой можно было различить очертания крыш — самые восточные районы так и остались затопленными.
— Сегодня Соединенные Штаты Америки в третий раз чтят годовщину самой крупной в истории страны катастрофы... По окончательным подсчетам при урагане и последовавшем за ним наводнении погибло около десяти тысяч человек; это был первый случай, когда урагану сопутствовало еще и землетрясение в 5,8 балла. Рельеф побережья Луизианы навсегда изменился, и Новый Орлеан был полностью эвакуирован и закрыт, так как сейсмическая активность...
Чуть заметно играла бликами, волновалась под ветром водная гладь.
Дэни смотрел и думал, что где-то там, в сотнях километров к востоку, тело отца гниет, дрейфуя по канализации, а город спит в подводном безмолвии; в полной тишине и пустоте.
Они звали его куколкой за черные ногти и длинные волосы; за фарфоровую прозрачность кожи и неумело подведенные глаза. Чаще, впрочем, они звали его пидором и били в раздевалке, но, чувствуя потные, жадные прикосновения их рук, слыша их возбужденное дыхание, он хотел смеяться им в лицо, но мог только слизывать кровь с разбитых губ и закрывать глаза.
Никто не мог его защитить; у него не было друзей, кроме «The Cure» и «Cocteau Twins», кроме бесплотных голосов, живущих в охрипшем магнитофоне. Они советовали ему забыться, упокоиться на дне, ведь в жизни все равно нет ничего, кроме тоски и боли.
Это вполне совпадало с опытом Дэни. Хотя иногда он смутно припоминал, что в прошлом все было по-другому.
В прошлом солнечные дни золотили Французский квартал, блестели бусы, оставшиеся на перилах балконов после Марди Гра, и теплый ветер трепал пальмовые ветви на Канал-стрит, не зная, что скоро не будет ни этих пальм, ни бус, ни веселых людей в пьяном хороводе карнавала...
Стоя перед зеркалом обнаженным, Дэни часто рассматривал свое тощее тело; бледное, с выступающими ребрами. Ему хотелось, чтобы оно стало ещё более бесплотным, чтобы фенечки на запястье постукивали, как костяные плоды в мексиканских погремушках, чтобы глаза сделались черными целиком. Роберт Смит смотрел через его плечо с плаката, и Дэни подкрашивал веки, как у него, и лохматил волосы.
Он был совсем один; на трех улицах крошечного Тренвиля не нашлось больше ни одного подростка его возраста. Пожилые дамы, сидящие на своих крылечках с вязанием, провожали его неодобрительными взглядами. Он знал, что некоторые из них общаются с мамой, но она не ругалась на него ни за макияж, ни за лак; они вообще почти не разговаривали после переезда.
Каждый был замкнут в себе и нес свою боль в одиночку.
Когда ему исполнилось четырнадцать, Большому Бо и Эду наконец надоело развлекаться засовыванием жвачки ему в волосы и жалкими попытками облапать его в раздевалке. Однажды вечером, когда Дэни был один в классе и доклеивал какую-то дурацкую афишу — учителя тоже пользовались его неспособностью дать отпор, — они тихо-тихо отодвинули дверь в сторону и вошли, и увидев ухмылки на их лицах, Даниэль понял, что сегодня ему предстоит что-то, чего он вряд ли мог ожидать.
Большой Бо взял его за шиворот. Дэни попытался отстраниться, но Эд отвесил ему оплеуху, и он затих. Не особенно напрягаясь, они протащили его по темной школе; двери бассейна были открыты, между створками блестела вода.
— Мы слышали, ты боишься водички?
— Много хорошей водички, прямо как в твоем городе...
Плитка заскользила под ногами, а потом кончилась.
Был вечер, и освещёние было погашено, и, проваливаясь на дно, Дэни видел только тусклый свет аварийных ламп, дробящийся на поверхности воды, да пузырьки воздуха, срывающиеся с его губ.
Кто делает в школах бассейны? Кто оставляет незапертой широкую двустворчатую дверь?
Волосы Дэни, черные, длинные, плыли по сторонам от его лица, колыхаясь в воде, словно странные водоросли. Он понимал, что нужно что-то сделать — оттолкнуться от дна, взмахнуть руками, задержать дыхание, но ему казалось, его снова подхватил и несет грязный поток на Бурбон-стрит, и невозможно противиться его холодным мутным объятиям...
Чья-то рука схватила его за ворот и со всей дури дернула вверх; Дэни, выпучив глаза, забился, вынырнул, хлебнул воздуха пополам с теплой хлорированной водой. А охранник уже тянул его к бортику, перехватив за горло, и это тоже было похоже на прошлое: лодка спасателей, тарахтенье мотора, чьи-то сильные руки и вертолетный гул...
Большой Бо и Эд были наказаны, а Дэни вдруг понял, что нигде ему не было так хорошо и спокойно, как на дне.
Зиллах
Медленное возвращение к жизни было похоже на плавное течение реки, когда ты уже забыл, откуда начал свою дорогу, и не помнишь, куда в итоге должен прийти. Вода обволакивала; он чувствовал её колебания, зависнув между дном и поверхностью. Ему казалось, что сквозь водную гладь он видит мерцающие точки звезд и бледный масляный круг луны.
Так длилось годы и годы.
Его плоть, ссохшаяся, невесомая, насквозь пропиталась водой Миссисипи. Все забродившие водоросли, жжёные кости, черная колдовская пыль вуду — все это теперь было им. Ещё он чувствовал аромат могущественной крови, старой, с гнильцой. Это она вернула его к жизни. Что-то мигнуло в нем, и он осознал, что он на кладбище. Старое, муниципальное, оно было полностью затоплено водой. На многих крестах ещё не стерлись намалеванные красной краской ведьмовские знаки. Они словно бы светились во тьме.
Он хотел засмеяться — и не смог. Его тело вымыли из гроба недовольные волны, и оно было таким немощным, что он даже не чувствовал голода.
Воспоминание проплыло перед ним, как скользкая сумрачная рыба: черный фургон, диванчики в бурых потеках, бутылка с розовым отпечатком пальца на стекле. Он понял, что не знает, какой сейчас год, и было ли с ним все, что проносили теперь сквозь него печальные продолговатые рыбы памяти, — или приснилось. Вода омывала его, ласкала его; вода шептала какое-то слово, и вскоре он разобрал: Зиллах... Зиллах...
Он понял, что вода нашептывает его имя.
Даниэль
В девяносто девятом году в Америке властвовал рэп. Одноклассники ходили в широких приспущенных штанах и кепках с эмблемами неизвестных Даниэлю групп. Ему, опоздавшему родиться в собственное время, оставалось только опускать глаза, проходя по коридорам школы, и не отвечать, не отвечать, не отвечать ни на «куколку», ни на «пидора», ни на...
«Одно за другим все её чувства умирают», — пел Роберт Смит в его плеере, и Даниэль, прислонясь к стене, закрывал глаза. Его не любили. Его не понимали. Во всей школе не было ни одного такого же, как он.
Сначала это его изумляло почти до обиды; потом он привык. Можно было уехать в Шайенн, там наверняка нашлись бы подростки, слушающие Роберта Смита и «Bauhaus»; он задумывался об этом каждое утро, когда ждал на шоссе школьный автобус. Что, если уйти сейчас, сесть в ближайший «Грейхаунд», да и гори оно все огнем?..
Пару раз он даже сделал несколько шагов в сторону автобусной остановки, но дойти до конца ему ни разу не хватило сил. Он не был упрямым, но, как и отцу, ему никогда не давались серьезные решения.
К выпускному классу он приобрел устойчивую привычку подолгу лежать в ванной, часто погружаясь под воду целиком и открывая глаза. Потолок сквозь волнующуюся поверхность казался совсем потрескавшимся и грязным; Роберт Смит в кассетнике тихо напевал о своей тоске, и Дэни плыл вместе с ним под эти печальные звуки — плыл в свое прошлое, плыл в никуда.
В три часа ночи по шоссе неподалеку проезжал «Грейхаунд», и Дэни заторможенно обещал себе: завтра. Завтра я обязательно уеду.
А потом ему стали сниться сны. Мучительные и темные, они принимали Дэни в свое чрево, и он видел воду; видел затонувшие дома Нового Орлеана, видел бесконечные мириады странных существ, глядящих на него из глубины. Там были мёртвые с лицами, изъеденными рыбами; были призраки, похожие на мазки белой краски. Часто он видел красивых изящных близнецов, и волосы у одного из них были жёлтыми, а у другого — красными. Близнецы улыбались ему сухими бескровными губами, и Дэни слышал их шепот, но не мог разобрать слов. Ему снилось идеальное существо с жестоким лицом и зелёными колдовскими глазами, с изящными пальцами и длинными светлыми волосами. Три пряди были выкрашены в цвета Марди Гра.
Сны о Новом Орлеане сводили его с ума. Ему казалось, он знает, почему они снятся. Он чувствовал, что должен вернуться туда, но никак не мог принять решения. Уехать значило бы — оставить мать, а Дэни не был уверен, что способен на это. Только не после того, как поступил с ними отец.
Все решилось в подмороженном ноябре, когда по утрам на опавших листьях хрустел иней, а солнце было малиновым и совсем не грело. В один из таких дней Дэни спустился в маленькую кухню, но мамы там не оказалось. Он постучался в её спальню, но не получил ответа. Тогда он открыл дверь.
Она лежала на дне ванны. Ее глаза были широко распахнуты, волосы без движения замерли вокруг бледного лица.
Отказало сердце, сказал потом усталый коронер. Так многие гибнут. Чуть-чуть алкоголя, слишком горячая вода...
Но Дэни знал — это ураган забрал её. Добрался до них и здесь, в Вайоминге, где нет океана и почти никогда не идет дождь.
Все было решено в тот момент, когда комья промерзшей земли застучали о крышку её простенького гроба. В тот вечер, когда его должны были отправить к приемной семье, он покидал в старый рюкзак немного вещёй, собрал всю имеющуюся наличность в доме и выскользнул в ночь.
Час спустя огромный безликий «Грейхаунд» наконец уносил его на юг.
Зиллах
Ранним утром двадцать первого ноября девяносто третьего года Дэвид проснулся оттого, что соседней комнате явно дрались. Возможно, даже убивали друг друга. Дэвид подумал, что впервые за шестнадцать лет слышит столь громкие звуки из комнаты Кристиана — с той самой ночи на Марди Гра, когда Кристиан поднялся сюда абсолютно пьяным, в компании ещё более пьяных крашеных парней, и их стоны не давали ему уснуть до самого утра.
Сейчас утро тоже было близко. Дэвид подтянул к себе телефон и набрал 911.
Пока он объяснялся с диспетчером, в комнате все затихло. Потом хлопнула дверь, раздались шаги — кто-то спускался вниз. Двое. За стенкой тихо шуршали; потом все замолкло минут на пятнацать. Дэвид хотел уже было пойти и проверить, что там, но тут в комнате снова зашевелились; вжикнули, раздвигаясь, шторы. Скоро рассвет, подумал Дэвид, тоже мельком посмотрев на окно.
Лестница заскрипела под шагами снова. Сначала Дэвид подумал, что уходят опять двое — двое очень тяжелых, огромных людей — так медленны и увесисты были их шаги. Потом он расслышал и легкую поступь третьего.
На двери бара звякнул под ветром ржавый колокольчик.
Тишина медленно наполнялась далеким завыванием сирен.
Часом позже Дэвид стоял на лестнице и смотрел, как из бывшей комнаты Кристиана выносят два тела. Черные мешки были уже застегнуты на молнию, и кто именно умер этой ночью, Дэвиду так и не довелось узнать. Тяжелую зеленую дверь заклеили крест-накрест жёлтой пленкой. Последний уходящий офицер, надевая фуражку, смерил Дэвида тяжелым взглядом. Дэвид уже давал показания, но, кажется, ему не очень-то верили.
Когда все закончилось, он вернулся в свою комнату. Ему казалось, что из-за хлипкой стены отчетливо пахнет кровью. Слишком отчетливо, чтобы можно было продолжать здесь жить.
...В окружном морге молодой патологоанатом Поль судорожно дожевывал яблоко — перед тем как открыть первый из доставленных утром мешков. Позавтракать дома он не успел — по ночам его мучила бессонница, а потом он вечно просыпал все заведенные будильники. Наконец от яблока остался лишь жалкий огрызок. Поль бросил его в контейнер для органических отходов, вытер руки о халат и потянул за молнию на первом мешке.
При жизни парень был просто красавчиком. Поль на мгновение замер, рассматривая его спокойное лицо; тонкое, точеное, похожее на лицо какой-нибудь античной скульптуры. Изящные бледные губы; в волосах — разноцветные пряди. Аккуратная дыра от ножа на виске.
Он потянул молнию ниже и поморщился. Живота у парнишки не было вообще. Внутренности, заботливо собранные коронерами, лежали рядом в аккуратном пакете с зиппером. Кишечник, почки, половые органы; Поль поднял пакет к свету. Он не ошибся: кое-чего не хватало. Зато наличествующее выглядело так, словно его вылизывали.
Вздохнув, Поль принялся за работу.
Он закончил с обоими к восьми часам вечера; прошлепал в душевую. В маленькой комнатке, облицованной изрядно пострадавшим от времени кафелем, мигал свет; газоразрядная лампа под потолком то гасла, то в противным треском и гудением вновь загоралась.
Вода оказалась холодной. Поль с сомнением поглядел на извергающий жалкие плевки душ. Может быть, и не стоит мыться?
Обязательное мытье после смены было почти ритуалом, имевшим, правда, и практический смысл. Поль вот уже четыре года был практикующим патологоанатомом, но все равно каждый раз при вскрытии умудрялся уделаться с ног до головы.
Но сегодня все было не так. Потому что в обоих трупах, которые ему доставили утром, совсем не было крови.
Поль повидал немало тел, в последние часы своей жизни побывавших в руках мясников-маньяков и маньяков-мясников. У них часто отсутствовали органы, иногда было что-нибудь вырезано на спине; из них могло вытечь немало крови, но никогда ещё Поль не видел, чтобы абсолютно вся кровь жертвы была словно высосана через трубочку. Очень жадно высосана.
Закрутив воду, он вернулся в прозекторскую. Перемотал пленку в диктофоне.
— ...Джон Доу номер один. Причина смерти: удар колюще-режущим оружием в нижнюю треть правого предсердия, — сказал его собственный искаженный динамиком голос. Поль перемотал ещё. — ...Джон Доу номер два. Причина смерти: удар колюще-режущим оружием в левую височную область. Предположительно, оружие то же, каким был убит Джон Доу номер один...
Поль остановил воспроизведение. Посмотрел на уже прикрытые и готовые к транспортировке в холодильник тела.
Покойтесь с миром, красавчики, подумал он. Кажется, немного мира вам не помешает.
Месяц спустя так никем и не опознанные тела захоронили в безымянной могиле на муниципальном кладбище Треви — обе печи крематория снова вышли из строя, и трупы становилось уже негде хранить.
Красивый кукольный мальчик ещё пару лет навещал Поля во снах; у него была тонкая порочная улыбка и зеленые колдовские глаза.
А потом Новый Орлеан смыли волны.
Зиллах всего этого не знал. Он не видел последней любовной трапезы Твига и Молохи, молодого патологоанатома, черного пластикового мешка, в котором его увезли на кладбище в труповозке, до потолка набитой такими, как он — неизвестными, брошенными, никому не нужными.
Он не чувствовал, как запах старого кладбища окутывает все вокруг: гниющее дерево, глина, полынь. Не слышал стука земли, шелеста высохших трав.
Теперь Зиллах помнил лишь аромат могущественной крови — и свое прошлое.
Так долго, думал он, когда вода вынесла его на берег, и он лежал, оглушенный, запутавшийся в водорослях. Очень-очень голодный. Так долго — лежать в воде, впитывать чужую испорченную кровь, пропускать сквозь себя безымянные воспоминания...
Где-то далеко, за развалинами стоянок и складов, отметившими новую береговую линию, он чувствовал биение жизни — словно трепет маленьких огоньков. Он пожелал оказаться ближе, но ничего не произошло. Тогда он понял, что сон о черной воде Миссисипи окончен. Он действительно снова жив.
Мокрый песок поехал под рукой, когда он попытался подняться хотя бы на четвереньки. Волосы упали на глаза, плотные, как свалявшаяся мочалка. Губы иссохли и потрескались так, что Зиллах даже не мог нормально закрыть рот. Он захрипел, и его стошнило мутной речной водой.
Его пальцы иссохли, обнажая кости и веревки сухожилий. Ему нужна была кровь, и он знал, где он сможет её найти.
Мужчины, сидевшие у костра, были молодыми и пьяными. Зиллах, притаившийся за грудой гниющих ящиков, чувствовал запах их горячей крови, и пота, и дешевого крепленого вина. Они похвалялись друг перед другом какой-то добычей; вскоре Зиллах понял, что речь идет о затопленных антикварных лавках и ювелирных магазинах. Мародеры, нелегально пробравшиеся в разрушенный город, достают ценности со дна реки.
Смело. Зиллах ухмыльнулся бескровными губами. Он даже сейчас чувствовал смутную дрожь океанского дна, непрерывное медленное движение тектонических плит.
Один из парней поднялся и, отойдя на несколько шагов от освещённого круга, расстегнул штаны. В землю ударила мощная струя мочи.
Зиллах облизнул губы. Будь у него хоть чуть-чуть больше сил, он уже свернул бы ему шею и упивался бы его тяжелой алой кровью... Ладони сжались в кулаки, и сухая как пергамент кожа треснула на кончиках пальцев.
Он отступил подальше в тень. Что-то шмыгнуло мимо; мелькнул длинный ободранный хвост. Зиллах проследил за крысой взглядом.
Вскоре он вернет себе свою силу, и тогда не уйдет ни один.
Даниэль
Сотни американских подростков каждый день убегают из дома. Дэни не мог знать, что около шести лет назад паренек по имени Никто точно так же шел по обочине захолустного шоссе в штате Мериленд; мерз, ночевал в полуразвалившемся амбаре, ширялся вместе с торчком-байкером. Снова шел по обочине... А потом рядом с ним остановился черный фургончик. Рядом с Дэни не останавливался никто.
Денег хватило доехать до перекрёстка в пятнадцати милях от Далласа; там Даниэля высадили в темноту и пустоту, и он провел остаток ночи, скорчившись на лавочке в размалеванном граффити павильоне остановки.
Ему снилась вода; сияние волн на побережье Луизианы. Он как будто парил над городом и видел его вымершие улицы, давно уже высушенные и выжженные солнцем; и затопленные восточные кварталы в глубине.
Когда он проснулся, он едва смог разогнуться и встать. Ноги у него совершенно окоченели. Слишком короткие рукава куртки открывали холоду запястья. По ночам даже на юге было уже промозгло; начинался ноябрь.
Чтобы согреться, он пошел по обочине, вдыхая запахи пыли и сухой травы. Он старался не думать о матери и лишь надеялся, что он идет в нужную сторону.
Когда закатное солнце стало алым и совсем перестало греть, его наконец окружил город.
Он уселся на скамейку на ближайшей автобусной остановке. Ноги словно превратились в две чугунные колоды. Ещё никогда он не ходил пешком так далеко. Вокруг возвышались небоскребы; ветерок пробегался по пыльным кустам сирени в сквере на другой стороне улицы. Мимо медленно протащился одетый в три слоя курток бомж, колесо его грязной тележки заклинило, и теперь оно скрежетало по асфальту.
Необходимость заботиться о себе отвлекала от мыслей. Нужно было найти где-то денег. Нужно было найти автобусную станцию и понять, какие автобусы едут в Новый Орлеан. Или проще уж сразу выйти на шоссе с другой стороны и ловить машину? Ему нужна была хотя бы карта. Он совсем не понимал, куда идти.
За эстакадой и огромной огороженной стоянкой под ней обнаружился жилой квартал. Темно-красные кирпичные дома стояли близко друг другу, и между ними буйно тянулась к небу зелень. Верхушки тополей кое-где достигали крыш. Дома были многоквартирные, а квартал черный, Дэни понял это сразу и, ускорив шаги, почти побежал вперед. Пару раз его окликнули из подворотен, он видел белые зубы и черные лица, красные банданы и широкие штаны. Выскочив на широкую оживленную улицу, Дэни ещё долго не решался замедлить шаг.
Стемнело; с треском и вспышкой зажглись вдоль улицы фонари. На углу светилась оранжевым огнем закусочная, и только глядя в раскрытую дверь на её пластиковые грязноватые недра, Дэни почувствовал вдруг, как он устал.
Внутри никого не было. На столах громоздились неубранные подносы. Парень за кассой смотрел по маленькому портативному телевизору какой-то фильм.
— Простите... сэр, — Дэниэл закашлялся, когда парень поднял на него ничего не выражающий взгляд. Попрошайничать ему ещё не приходилось. — Я очень голоден... — выдавил он и махнул в сторону погрома на столах. — Можно мне...
Он имел в виду, что приберется за какую-нибудь кормежку, но парень истолковал его жест по-своему. Губы его растянулись в ухмылке.
— Можешь доесть, побирушка, — разрешил он, снова отворачиваясь к экрану.
Даниэль втянул голову в плечи. Он сразу понял, что большего не добьется. В конце концов, можно и доесть...
Остатки чужого гамбургера были безвкусными. Дэни, сгорбившись, сидел за самым дальним столиком и макал вялые ломтики картошки в лужицу кетчупа. В фильме, который смотрел парень, то и дело повторяли: кровь. Кровь.
Дэни посмотрел на свои выглядывающие из рукавов запястья и подумал: в этой синеватой жилке бьется мой пульс. Кровь все время течет во мне. Это кровь моего отца и моей матери; кровь бабушки. Кровь поколений тех, кто дал им всем жизнь. Так странно...
Все они давно уже пировали в загробном мире; Дэни никто и нигде не ждал. Бабушка умерла за несколько лет до урагана; утонул отец. Мама с широко распахнутыми невидящими глазами лежала в остывшей воде.
Вечер за витриной ярко освещённого кафе сделался совсем чернильным, непроницаемым. Парень за кассой приглушил в своем телевизоре звук и прокричал Дэни, что закусочная закрывается.
Даниэль подобрал свой рюкзак и медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха, пошел к двери.
Улица обняла его холодом, обдала запахами мусора и мочи. Дэни сделал несколько бесцельных шагов — и вдруг услышал в отдалении музыку. Звуки были едва слышны, их заглушали шорох шин и далекий лай собак, но он никогда не ошибся бы, даже если бы музыка была ещё тише.
Это пел Роберт Смит.
Они были именно такими, как их представлял себе Дэни, — тонкими, бледными, прекрасными в своей прозрачной и бесполой красоте. Подростки в черном выныривали из темноты переулков и исчезали на лестнице, ведущей глубоко вниз, откуда, как из царства Тьмы, доносилась музыка — чарующие звуки голосов «Cocteau Twins».
Даниэль замер под фонарем, не в силах побороть страх и сделать шаг вперед. Они были так похожи на него самого, эти тихие дети ночи; на их лицах стыла печать вечной неприкаянности, боли и одиночества. Они были такие же, как он, и все же он боялся подойти.
Парень у лестницы, взрослый, скучающий, посмотрел на Дэни лениво; у его губ надулся и лопнул пузырь жвачки.
— Пять баксов, — без всякого выражения сказал он, и Даниэль ощутил отчаяние. У него не было денег. Совсем.
Он молча замер; взгляд парня вернулся к нему уже более заинтересованным.
— Денег нет? — спросил он вроде бы сочувственно, но в его голосе было что-то ещё; что-то, чего Дэни не понял. Взгляд скользнул по нему, словно живой, с головы до ног. — Есть варианты, красавчик.
С ухмылкой отвернувшись к лестнице, он крикнул:
— Майк! Постой-ка пять минут...
Потом, жестом предложив Дэни следовать за ним, пошел куда-то в проулок за зданием.
«Хочет провести черным ходом?» — изумился Дэни, следуя за ним, но парень через несколько шагов остановился. Вокруг не было никаких дверей.
— Ну, давай, — он принялся расстегивать ширинку. Даниэль в недоумении посмотрел ему в лицо, и тут до него дошло.
Он слышал об этом. О мальчиках, которые отсасывают взрослым дяденькам за углом школы — за паршивую двадцатку, а иногда и так, просто потому что все скучно и бессмысленно...
Все и вправду бессмысленно. Если не это, то что?
Дэни сделал глубокий вдох и бросил на землю рюкзак.
Вялый полувставший член парня выглядел отвратительно. Не переставая жевать резинку, парень взял его в ладонь и пару раз вздрочнул себе. Под его пальцами член сделался больше. Дэни сглотнул.
— Открывай ротик, — вполне миролюбиво сказал охранник. Дэни глубоко вздохнул и, зажмурившись, взял мягкую головку в рот.
Противный вкус...
Ладонь, улегшаяся на макушку, легким тычком подсказала, что делать дальше.
Он открыл рот пошире и постарался приладиться к движениям руки. Если сосредоточиться только на том, чтобы не задеть член зубами — за это уже дважды чувствительно прилетело по уху — это будет даже терпимо...
Пальцы в волосах сжались сильнее. Парень двинул бедрами, одновременно вжимая Дэни в себя; член ткнулся Дэни в горло, и он инстинктивно дернулся, кашляя и вырываясь. К горлу подкатила тошнота.
— Ну ладно, ладно, — сквозь зубы процедили наверху, и движения стали не такими глубокими, но более частыми.
Он трахает меня в рот, подумал Дэни. Я даже с девчонкой никогда не целовался, а он трахает меня в рот...
И скоро кончит, подсказал ему собственный жалкий опыт. Действительно, член у него во рту дрогнул раз и другой, и на язык ударила горькая мерзкая струя.
Дэни рванулся. Желудок подкатил к горлу; согнувшись в три погибели, он оперся на асфальт, плюясь, вытирая рот ладонями и глубоко дыша.
— М-да... — хмыкнули рядом. — Ты что, первый раз отсасываешь?
Дэни зажмурился, опуская голову ниже.
— Ладно, целочка... Как проблюешься — приходи. Так уж и быть, пропущу.
Звук шагов парня отдался у Даниэля в голове и затих.
Дух
Духу снился ураган. Синее мешалось с зелёным и серым в круговороте ветра; низкое стальное небо закручивалось вокруг себя как гигантский цветок, и грозило втянуть в свое нутро все сущее — пляжи, электрические вывески, неосторожных людей. Тучи неслись над Духом, словно в убыстренной съемке, воздух был горячим и душным, вода была везде, просачивалась в легкие, наполняя их, словно гигантскую губку. Ветер свистел в ушах, рыдал над головой.
Уже скоро, сказал вкрадчивый голос, и Дух содрогнулся, вспомнив его. Голос, тонкая, словно бритва, улыбка, колдовские зелёные глаза, светящиеся, как болотные огни.
Скоро, прошептали бескровные губы. Дух рывком сел на кровати, хватая воздух онемевшим ртом.
Опять этот сон. Бабушка говорила, сны всегда что-то значат. Вот уже несколько месяцев ему снился ураган, стерший с лица земли Новый Орлеан в тот год, когда умерла Энн. Через полгода после того, как они со Стивом уехали.
Теперь к урагану прибавились зелёные глаза Зиллаха. Вампира, которого он убил, иначе тот убил бы Стива. Странный мальчик Никто любил Зиллаха ужасной извращенной любовью, и Духу до сих пор хотелось найти его, чтобы извиниться.
Чтобы сказать ему: прости, что я убил твоего отца и любовника. Как мило. Дух слишком хорошо представлял себе затравленный мрачный взгляд Никто из-под отросшей челки, чтобы действительно это сделать.
На кухне вдруг что-то грохнуло, сильно и раскатисто, словно кто-то уронил на себя целый шкаф. Вероятнее всего, так оно и было. Дух подтянул колени к груди и уткнулся в них подбородком.
Бабушка, мисс Деливеранс, говорила, что алкоголь пробуждает человеческих демонов. Демоны Стива были тут как тут, чтобы что-нибудь разгромить, с кем-нибудь подраться или хотя бы ударить Стива виском об угол комода.
Стив Финн так и не пережил смерть Энн. Прошло семь лет, и последние пять из них Стив провел, кочуя из запоя в запой, в редкие моменты просветления находя работу, чтобы уже через месяц прийти на нее вдрабадан пьяным или вовсе не прийти. Иногда Духу казалось, что все налаживается. А потом наступали такие дни, как сегодня.
Дух подумал о кинжале Аркадия, который лежал в обувной коробке под его кроватью. Он никогда не забывал о нем и обо всем, через что им пришлось пройти. Ни на минуту.
На кухне опять что-то загрохотало, словно кто-то очень злой очень сильно наподдал по кастрюле. Дух откинул одеяло.
Стив с налитыми кровью глазами замер посреди кухни. Его шатало, руки то и дело нервно сжимались в кулаки. На полу валялось содержимое опрокинутой посудной этажерки.
— Ты не ударился, Стив? — мягко спросил Дух, переступая через сковородки. Стив остановил на нем невидящий взгляд.
— Почему мы не убили их раньше, Дух? — сдавленным голосом спросил он. — Ещё тогда, когда они забрались в это чертово окно... Мы должны были убить их...
Дух осторожно положил ладони ему на плечи.
— Мы ничего не могли сделать, Стив, — успокаивающе сказал он в тысяче-неизвестно-какой раз. — Мы не знали, что так будет...
Лицо Стива озарилось такой свирепой яростью, что Дух едва подавил желание отшатнуться. Потом Стив всхлипнул.
Вот и все, подумал Дух, прижимая его к себе. Демон усмирен... На время. Демон прячется в горьком виски и в дешевом крепленом вине...
Усталость навалилась на него, заставив сгорбиться. Сколько они ещё так протянут? Что можно сделать, чтобы спасти его? Дух с удовольствием забрал бы боль Стива себе, но он не был ведьмой, как его бабушка. Он мог только чувствовать все, что ощущает другой — но не забирать.
Дыхание Стива было похоже на порывы ветра. Дух вспомнил свой сон. Что он значит? Зачем он снится?
— Стив... — неуверенно позвал он, ещё не зная, что хочет сказать, но следующие слова родились вместе с воем ветра и плеском волн в его голове. — Может быть, съездим в Новый Орлеан?
Пьяный смех Стива был ему ответом.
— Что? Ты хочешь заняться подводным плаванием? Или поискать полусгнившие кости Энн? — он слегка оттолкнул Духа. На его лице была кривая болезненная улыбка.
Дух не знал, что ему ответить. Не знал, зачем он вообще сказал это. Зачем им в Новый Орлеан, заброшенный и закрытый город на грани разрушения?
Он побрел обратно в свою спальню, но какое-то странное отражение в окне в дальнем конце коридора заставило его остановиться.
Это ты воткнул кинжал в висок Зиллаха, прошептал кто-то, и Дух с ужасом узнал вкрадчивый голос одного из близнецов. Теперь он различал алый отсвет его волос в оконном стекле. Ты думал, что сможешь убить кого-то — и остаться незапятнанным? — рассмеялся второй близнец, с гладкими жёлтыми волосами. — Теперь вы связаны... И он снова жив, — прошептали они оба, и Дух закрыл уши ладонями.
Убирайтесь. Просто убирайтесь отсюда...
Все стихло. Дух прерывисто вздохнул и, не глядя больше по сторонам, вошел в свою спальню.
Даниэль
В темноте клуба Дэни ощутил себя потерявшимся. Они были свои здесь — все эти подростки в помаде и в черной коже; покачивающиеся под музыку, сидящие у бара, и он не решался подойти к ним, чувствуя себя как нельзя более неуместным в своей старой темно-серой куртке, с запястьями, вылезающими из рукавов. Все, что у него было похожего — подкрашенные глаза, облупившийся лак на ногтях, да длинные темные волосы, которые даже долгая дорога не смогла перепутать. Мама говорила, они достались ему от бабушки, папиной мамы, как и тонкие женственные кисти. Он не знал. Тема бабушки была в их семье под запретом.
Из колонок под потолком, покрытых паутиной, чуть хрипящих, полился знакомый завораживающий перестук вступления к «Bela Lugoshi's dead». Это была мелодия из фильма «Голод». Сколько раз Дэни представлял себе, что войдет в полутемный клуб, полный вспышек света и извивающихся тел, и именно на нем остановится чарующий взгляд вампира...
— Привет, малыш, — на плечо Дэни легла рука, и он вздрогнул, оглядываясь. Красивая высокая девушка с рыжими волосами и сильно подведенными глазами улыбалась ему; Дэни чувствовал химический аромат клубники, исходящий от её дыхания.
— Ты новенький? — пока он оглядывался, другая рука легла ему на талию. Парень, высокий и тощий, напомнил Дэни солиста «Bauhaus»; он бесцеремонно притиснул Дэни к себе, и его ладонь сползла с талии на бедро.
— Пойдем, мы угостим тебя чем-нибудь...
Он не успел даже понять, что происходит, а они уже увлекли его за низенький столик, стащили рюкзак и пыльную куртку. Их руки бесцеремонно бродили по телу Дэни, и он задрожал от непривычных ощущений. Это было приятно; да, это было приятно. И, в конце концов, что они ему сделают? Он хотел забыться, отдаться музыке и — почему бы не этим двоим.
— Меня зовут Джули, — прошептала девушка, склонясь к самому уху Дэни.
— А меня — Питер, но ты можешь звать меня Пит... — дыхание парня обожгло шею. Питер втянул ноздрями воздух, и Дэни на мгновение представил, что они хотят его съесть. От этой мысли сладко потянуло в животе.
Джули куда-то исчезла, но Питер не давал Даниэлю скучать. Завладев его губами, он вытворял языком какие-то безумные вещи, от которых у Дэни перехватывало дыхание и вставал член. Потом в его ладонь кто-то всунул рюмку; Питер отстранился, сверкая глазами, как сытый кот, и Даниэль несколько пришел в себя. Краска залила его щеки. Да что они делают?..
— Выпей, малыш, — прикосновения Джули к шее были почти нежными.
— Меня зовут Даниэль, — пробормотал он, с ужасом глядя на густую зеленоватую жидкость в рюмке. Когда он поднес её к губам, в нос оглушительно ударило запахом трав.
Глоток прокатился по горлу сладким огнем. Даниэль, выпучив глаза, закашлялся, и Джулия и Питер рассмеялись.
— Это шартрез, малыш, его следует смаковать...
Шатрез... Он вдруг вспомнил: Марди Гра, травянистый блеск ликера в бутылке, которую мама достает из шкафа.
— Его пили в моем городе на Марди Гра... — пробормотал он, бессмысленно глядя в беснующуюся на танцполе толпу.
Питер с любопытством спросил:
— Ты из Луизианы?
— Да... — выдохнул Дэни, прикрывая глаза и откидываясь назад. По телу разливалось блаженное тепло, и хотелось ещё прикосновений, тепла, поцелуев... — Из Нового Орлеана.
Он не видел, как Джули и Пит переглянулись над его головой.
— Ты удильщик? — осторожно спросила Джули, неспешно забираясь пальцами под его футболку.
— Что? Нет, — осоловело откликнулся Дэни. Питер снова стал целовать его шею, и Дэни хотелось застонать от давящего напряжения в паху. — Что это?
— Удильщики — это ловцы ценностей, — пояснила Джули, расправляясь с его ширинкой. Дэни вздрогнул.
Он вдруг представил себе, как кто-то в маске и ластах спускается на глубину к его дому, заглядывает в окна...
Пальцы Джулии показались ему очень холодными. Сжавшись, он умоляюще попросил:
— А можно... не здесь?
Питер усмехнулся.
Их квартирка на последнем этаже старого панельного дома была совсем маленькой. В ней царила полутьма; натыкаясь на разбросанные вещи, хрипло смеясь и путаясь в одежде, они протащили Дэни к огромному матрасу, и через мгновение он уже лежал, раскинув руки, и Питер целовал его запястья, а Джулия стягивала с него кроссовки. У меня дырка в носке, отрешенно подумал он, плавясь в их руках. Пахло благовониями, пылью, ладаном.
— В Новом Орлеане жили самые могущественные ведьмы, — пробормотала Джулия, скользя рассыпавшимися волосами по его животу.
— Говорят, моя бабушка была ведьмой... — зачем-то признался Дэни и конвульсивно вздрогнул, когда губы Джулии сомкнулись на его члене. Как нежно и горячо... Он неосознанно дернул бедрами, стремясь поглубже войти в жар мягкого рта, но Джули, рассмеявшись, удержала его. Рядом лег уже раздевшийся Питер, прижался горячим пульсирующим членом к руке.
— Погладь его, мой мальчик, — вкрадчиво сказал он, и Дэни со стоном обхватил тяжелую плоть ладонью.
Древний, как само время, ритм, увлек их; Даниэлю не понадобилось много, чтобы забиться и застонать, спуская Джулии в рот. Потом, обессиленного, его перевернули; перед лицом у Дэни оказалась женская плоть, куда он почти без колебаний уткнулся губами, неумело вылизывая и скорее подчиняясь движениям сжавшейся в волосах руки. Его зада коснулись пальцы Питера. Это было холодно и скользко, и настойчивые движения этих пальцев подсказали Дэни, что его сейчас трахнут. Им овладело приправленное легкой нервозностью смирение.
Первый палец проскользнул внутрь, и это было скорее дискомфортно, чем больно, а потом стало даже интересно. Появление второго было почти нечувствительно, и Дэни заизвивался, с мазохистическим удовольствием желая ощутить больше. Третий палец растягивал уже целенаправленно, и все же к вторжению члена Питера он оказался не готов; это было больно и неотвратимо, как проникновение раскаленного кола...
— Тише, тише... — мягкий голос Питера раздался у самого уха, а его ладонь успокоительно похлопала по бедру. — Приподними чуть-чуть попку... Вот так, мой сладкий мальчик...
Стало менее больно. Жжение внутри сменилось более терпимым распирающим ощущением. Меня трахают в задницу, подумал Дэни, и от этой мысли у него снова встал. Питер вставил до конца, упираясь в Даниэля пахом, и сдавленно вздохнул. Следующее его движение прошило Дэни насквозь вспышкой удовольствия.
Кажется, он вскрикнул, потому что рука Джулии сильнее вдавила его в промежность. Толчки Питера заставляли его извиваться и дёргаться. В конце концов Джулия просто зафиксировала его голову, потираясь об его лицо сама; что-то упало со звоном, переставленную ладонь пронзило тупой болью, и все сплелось в водовороте наслаждения, пока не разрядилось огненной вспышкой...
Спустя минуту Питер пошевелился, сползая с него. Щелкнула зажигалка, и комнату озарил неяркий колеблющийся свет большой зеленой свечи.
— У тебя кровь, — вдруг сказала Джули, и Даниэль поднес к свету странно немеющую ладонь. Стало видно, что поперек нее идет глубокий рваный порез; переведя взгляд на пол рядом с матрасом, Дэни увидел разбитую пивную бутылку, которую они сначала уронили, и на осколки которой он потом оперся.
Джулия вдруг ахнула. Рана затягивалась на глазах, словно впитывая в себя обратно кровь; Даниэль отшатнулся.
— Кровь ведьм, — благоговейно прошептала Джули. — Это кровь ведьм.
...Ты ведь уже почти взрослый, говорил себе наутро Дэни, корчась под душем. Нет ничего страшного в том, что ты кому-то отсосал и с кем-то переспал. Рано или поздно это происходит со всеми.
Обжигающая вода катилась по его затылку, от обнаженных рук поднимался пар. В пару было все, но он все равно мерз. Струи душа напоминали о косом тяжелом ливне на Роял-стрит; ему хотелось погрузиться под воду и привычно раскрыть глаза.
Ему снова снились неспокойные мутные волны; снился Французский квартал, залитый электрическим светом, заполненный разноцветной толпой, и в этой толпе пронзительно-зелёные глаза незнакомца приковали его внимание; глаза цвета ликера шартрез, светлые волосы с подкрашенными в цвета Марди Гра прядями...
«Иди ко мне...» — беззвучно разомкнулись идеальные губы. И налетел ветер, хлынул дождь...
Даниэль застонал. За стеной, в комнате спали Джулс и Пит, и он знал, что мог бы остаться с ними, но что-то тянуло, ныло глубоко внутри. Новый Орлеан. Там будет ответ на все вопросы...
Он поглядел на размокший багровый шрам на ладони. Рана, вчера казавшаяся чудовищной, сегодня уже почти зажила. Стоило бы удивляться или пугаться, но Даниэль не чувствовал ничего. «Это кровь ведьм!» – кричала ночью Джули. Они все были пьяны...
Скользя пальцами по мокрому кафелю, он поднялся на дрожащие ноги. Ни Джулия, ни Пит не проснулись, когда он одевался. Бросив на них на прощание долгий взгляд, Даниэль подобрал свой рюкзак и выскользнул за дверь.
URL записиВпервые «Потерянные души» я прочитала всего пару лет назад и была в восторге — так мне понравился авторский язык, атмосфера и изящная, цельная композиция романа. Потом я прочитала все остальные переведенные на русский произведения Поппи Брайт и даже, признаться, фанфики, выложенные на русском фансайте писательницы. Фанфики были ужасные. Мне захотелось написать по Брайт что-нибудь свое.
Этот макси я писала полгода, и он вымотал мне очень много нервов — первоначальная идея бесконечно
Отдельное спасибо M.Kamelot за замечательные иллюстрации и особенно за портрет Даниэля.
Канон: Lost souls || Потерянные души
Название: В двенадцати шагах от потока
Автор: Ева Шварц
Бета: Etel Bogen
Размер: макси, 15 484 слова
Пейринг/Персонажи: Даниэль (ОМП), Зиллах, Дух, Стив
Категория: джен, слэш
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: в год, когда Дух и Стив прикончили Зиллаха, на Новый Орлеан обрушился кошмарный ураган, почти стерший город с лица земли. Одиннадцатилетний Даниэль чудом выжил при наводнении, и теперь, семь лет спустя, разрушенный город снится ему каждую ночь
Иллюстрация: M.Kamelot
Примечание/Предупреждения: много секса, насилия, крови и других неаппетитных подробностей в духе Поппи Брайт
Скачать одним файлом: doc || epub || pdf
Пролог
Дождь четвёртый день заливал Французский квартал. Улицы медленно превращались в реки; ветер гнал по ним обломанные ещё на Канал-стрит пальмовые листья, пустые бутылки и мусор. Дэни отпустил занавеску и оглянулся через плечо в сумрак гостиной — где-то там, за двумя стенами, на кухне ожесточённо ссорились родители. Слов было не разобрать, но голос матери постепенно становился все выше и выше; ещё немного, и она заплачет и будет кричать...
Дэни повернулся к окну и снова приподнял ткань. Улицы совсем обезлюдели; ещё вчера по Французскому кварталу, рассекая воду, медленно продвигался поток машин — на запад, подальше от разливающейся реки. Сегодня не было никого.
Все стремятся как можно скорее выскользнуть из бутылочного горлышка — так вчера сказала мама, когда они с отцом ругались в десятый раз. Новый Орлеан — ловушка между Миссисипи и озером, кричала она, но папа медлил, и именно об этом — Даниэль знал — они с мамой спорили и сейчас.
На цыпочках прокравшись по коридору — половицы скрипели, но он знал, куда наступать, чтобы не услышали, — он остановился у кухонной стены. Здесь пахло пылью и старостью; зелёные завитушки обоев слегка отблёскивали в темноте. Мамин голос стал гораздо слышнее.
— Мы должны уехать, Сайрус! Посмотри — вода все прибывает, и чрезвычайное положение никто не торопится отменять. Ураган идет сюда! Уедем, ну пожалуйста!..
— Возьми себя в руки, Валери. Мы не будем рвать друг другу глотки в очередях на заправках и мокнуть в пробке на выезде из города. Мы не будем оставлять дом, чтобы потом вернуться и обнаружить, что тут поживились мародёры...
— Мародёры, Сай? — мамин голос вдруг взвинитился до крика, и Дэни невольно сделал шаг назад. — Через два дня здесь будет вода, а не мародёры! Мы утонем! А Дэни?..
— Успокойся! Дэвисы остались, и Смиты, и этот, как его, на третьем этаже... Почему ты так хочешь поддаться истерике и влиться в общее стадо?!
Даниэль сделал осторожный шаг назад, потом развернулся и тихо ушёл в свою комнату. Папа всегда был таким; ненавидел всякие суеверия, страхи, человеческую суету... Из-за этого он даже поссорился с бабушкой Аурелией. Она верила в колдовство, и в её доме всегда горели свечи...
Щелкнула под пальцем тугая кнопка телевизора; Дэни было всего одиннадцать, но ему разрешили иметь свой собственный телек, и даже видик, и две полки кассет... По нескольким каналам передавали прогноз погоды. Обычно безмятежный, диктор сегодня выглядел как будто чуть более бледным; крутились под его указующей рукой какие-то цветные тени над картой Мексиканского залива. Дэни понял, что это ураган: оранжевая, почти красная в центре, сердцевина, жёлтые и зелёные завивающиеся хвосты по краям...
— ...Скорость ветра, вызванного ураганом, достигла двухсот километров в час. Новый Орлеан эвакуирован; решившим остаться в городе власти предлагают перебраться под кров стадиона «Супердоум». Напоминаем вам, что оставаться в городе на данный момент — смертельно опасно, подъём воды...
Телевизор вдруг мигнул, и картинка на экране сменилась «белым шумом».
Дэни заглянул за теплую панель, подёргал шнур; но сигнал исчез и больше уже не появился.
На следующий день с крыши соседнего дома на улицу с грохотом рухнула рекламная панель, что-то замкнуло, и весь квартал остался без света. Мать уже не ругалась с отцом; установив на комод свечу, она целенаправленно и методично собирала вещи.
Дэни сидел рядом и вдыхал знакомый запах жженых трав и горячего воска; эти зелёные свечи маме дала бабушка Аурелия. Она говорила: их запах нравится добрым духам.
Анис, полынь, едва уловимая тень пыли... Так, должно быть, пахнут старые кости — Дэни однажды видел такие в музее. Вынутые из тысячелетней могилы, они казались очень маленькими и странно хрупкими, словно само время сточило их, и прикоснись — рассыплются в прах...
Мама внезапно отбросила в сторону свитер, который складывала, и резко вышла из комнаты.
— Мы едем в «Супердоум», Сайрус, — услышал Даниэль её голос. — А ты можешь оставаться здесь и ждать, пока не утонешь.
Хлопнула дверь; мать вернулась и, дёрнув его за плечо, приказала:
— Одевайся.
Перед тем, как выйти из своей комнаты, Даниэль ещё раз выглянул в окно — вода достигла подвальных решёток. Бегущая непрерывным грязным потоком, она закручивала водоворотики вокруг столбов и грузно толкалась в тяжёлые мусорные баки.
Нижняя ступенька лестницы была затоплена. Мама замерла перед ней, потом решительно шагнула вниз, потянув его за собой. Дэни оглянулся через плечо, но дверь квартиры, старая, тёмно-зелёная, так и осталась закрытой.
Машина не завелась — это было ожидаемо, и это понимал даже Дэни: сложно завестись, когда грязная вода, поднявшаяся из Миссисипи, то и дело захлёстывает капот. Мама, поджав губы, вылезла; вода доходила ей до колен. Дэни было почти до пояса.
Он поморщился, когда проплывающая мимо коробка задела локоть. Было холодно; мама беспомощно посмотрела наверх, но окна второго этажа, через которые Дэни разглядывал улицу ещё утром, были темны.
Они пошли.
На первом же перекрёстке поперечный поток едва не сбил Даниэля с ног; он взмахнул руками, чувствуя, как тяжёлый рюкзачок тянет его назад; мамины пальцы больно вцепились в плечо, помогая ему удержаться. Мама что-то говорила — её рот открывался, кривясь, но Дэни не слышал ни звука: била по козырьку кепки вода, и порывы ветра то и дело сносили голос вдаль, словно отрывали слова у самых губ и бросали, забавляясь, вдоль улиц.
До «Супердоума» в хорошую погоду было двадцать минут пешком. За полчаса они продвинулись вперёд всего на несколько улиц. Стало понятно, что передвигаться можно, только прижавшись к стенам домов; маме вода дошла до бедер, Дэни тащился, уйдя по грудь, и намокший рюкзак тянул его ко дну.
Проплывающий мимо пластиковый контейнер ударил маму в бедро, и она едва не упала. Дождь лил стеной, порывы ветра иногда разрывали его пелену, бросая воду почти горизонтально в сторону, и в одно из таких мгновений Дэни показалось, что кто-то зовет их. Он оглянулся.
Улица, которую они только что с трудом пересекли, была похожа на стремнину горной реки. Вода несла по ней ящики, ветки, какие-то обломки... Посреди всего этого, прямо по центру потока, пробирался, то и дело оскальзываясь, человек. Он кого-то звал.
— Папа... — прошептал Даниэль.
— Не останавливайся!.. — крикнула мама, дёргая его за руку, но он вырвался.
— Там папа! Папа!
Асфальт вдруг ушёл из-под ног, и вода захлестнула с головой, холодная, грязная; небо и земля поменялись местами, мотнулись перед глазами низкие тучи над крышами...
Кто-то дёрнул его вверх; ноги нащупали землю, и он, отплёвываясь, утвердился на ней.
Ровно для того, чтобы увидеть, как через силу преодолевающий поток отец вдруг взмахивает руками — и проваливается с головой. Одна секунда, две...
— Папа!
— Сайрус!
Они метнулись вперёд вместе, и какой-то ящик прилетел Даниэлю в плечо, а над тем местом, где только что исчез папа, по-прежнему ничего не было, не появлялось даже руки...
Вода снова толкнула Дэни. Вода текла по его щекам, капала с козырька бейсболки, и он подумал: так просто было бы позволить потоку себя нести...
Туда, к реке, к отцу, на дно...
Мамины пальцы разжались, и Дэни закрыл глаза.
***
Сайрус всегда был упрямым, качала головой Аурелия. Аркадий сочувственно вздыхал. Очень неприятно, когда ты могущественная ведьма — и при этом твой собственный сын считает магию чушью. Хотя многое видел...
Отрицать проще. Все ведьмы Нового Орлеана знали о беде Аурелии; большинство считало, что старая квартеронка сама чем-то прогневила духов, но Аркадию казалось, что всё это — просто признаки окончательно наступающего нового времени. Времени, в котором нет места для ведьм.
Теперь магазинчик Аркадия был затоплен. Ценные ингредиенты растворялись в воде, и редкие книги всплывали под потолок, беспомощно шевеля размягчившимися страницами. Тело Сайруса, увлекаемое волнами, медленно проплыло мимо, и череп на одной из полок проводил его пустым чернеющим взглядом.
Что бы ни думал себе Сайрус и кого бы ни прогневила Аурелия, их кровь оставалась их кровью. Могущественная и вязкая, она мягкой вуалью расплывалась в воде, струилась от пробитого виска Сайруса, и духи в подвалах зданий вздрагивали в своем бесконечном сне, размыкали пересохшие губы — эта кровь звала их к жизни, но её было мало, так мало...
Тело Сайруса прибило к низенькой ограде на ушедшем под воду муниципальном кладбище. Ремень прочно зацепился за острый штырь. Его плоть медленно гнила над безымянными могилами никому ненужных бродяг; могущественная кровь новоорлеанских ведьм растворялась в воде, просачивалась в размытую землю, проникала в гробы, дразня мертвецов своим ароматом.
И вскоре один из них открыл глаза.
Даниэль
Когда ему было тринадцать, он всё-таки спросил у мамы: почему мы оставались там до последнего? Почему не уехали раньше, когда это было ещё возможно?
Потому что я любила его, ответила она. Твоего отца. А он был упрямым. Он никогда не делал вовремя того, что очень важно было сделать.
Да, подумал Дэни. Даже о смерти бабушки узнали поздно, когда её уже готовили к похоронам чужие люди. Даниэль помнил полный дом темнокожих женщин со странными яркими глазами, и убранное бледное тело бабушки на обеденном столе. Она была такой маленькой и худой, что Дэни даже усомнился, что эта плоть может принадлежать взрослому человеку.
Отец не успел вовремя помириться с нею, и она умерла. Даниэль ничего не помнил о ней, кроме запаха трав в старом затенённом доме и колдовского света зелёных свечей.
А потом Сайрус не успел вовремя уйти. Когда ураган ещё только начинался, или хотя бы вместе с ними. Они остались бы без всего — но смогли бы спастись. Отец бы не умер глупой, бессмысленной смертью, просто провалившись в открытый люк...
Мать криво улыбнулась. Дэни привычно набрал стакан воды и поднял выкатившийся из её пальцев пузырек таблеток.
Одно невовремя принятое решение превращает человека в полуовощ на долгие годы, и никто этого не видит, никто, кроме него. Не видит, как она замирает у окна в ветреные дни, как путает слова, как иногда застывает на полуслове с пустым и бессмысленным взглядом — Дэни знает, что в этот момент она, как и он, видит потоки воды, затопившие улицы Французского квартала, и падающий на это серое месиво занавес грязного ливня, поднятого ураганом с самого дна реки.
Он уходит в свою комнату. Здесь всегда закрыты шторы, и невозможно узнать, ветреный ли день за окном, и идет ли дождь. Красный огонек на кассетнике просвечивает сквозь залежи книг, тетрадок, грязной одежды; Дэни падает на кровать, дотягивается до тугой кнопки. В темноту с едва слышным шипением изливается шум электронного дождя; спустя минуту в музыку вплетается завораживающий голос солиста.
«В двенадцати шагах от потока она стоит одна и смотрит на воду...» — поет Роберт Смит, и Даниэлю кажется, что он стоит над водой на крыше своего дома в Новом Орлеане и смотрит, как волны несут в океан обломанные ветки, ящики, старую мебель...
Роберт Смит продолжает петь, и Даниэль засыпает.
Вскоре после переезда выяснилось, что он панически боится воды. В новой школе класс повели на спортивные занятия в бассейн, и Дэни, увидев, как колышется в прямоугольной чаше вода, вдруг ощутил, что в глазах темнеет, и кафельный пол резко и больно бьет по голове...
Сидя на скамейке под раздраженно-сочувствующим взглядом тренера, он прижимал к виску тампон и смотрел на маленький след крови на белом кафеле. Он думал: должно быть, так же текла кровь по виску отца, когда тот провалился в люк и ударился о его чугунную стенку; только вот вода, жадная до крови, слизнула её раньше, чем капля успела дотечь до щеки...
От занятий в бассейне его освободили. Он ехал домой и думал: да, там был именно открытый люк, он ведь видел его за несколько дней до урагана на перекрёстке Ибервиль-стрит и Бурбон-стрит. Открытый люк, и вокруг — специальные переносные ограждения. Наверное, их унесло дождем. Наверное, спешившие эвакуироваться рабочие просто забыли положить на место крышку. Они, вероятно, тоже за кого-то боялись, и им было не до того.
Так трудно принимать правильные решения, от которых не пострадает никто, думал Даниэль, трясясь в автобусе по дороге в свой новый дом в городке Тренвиль, Вайоминг.
В Вайоминге не было океана, и очень редко шел дождь.
— Эй, куколка, посмотри — твой город показывают...
Они смеялись, тыкая пальцем в висящий под потолком школьного холла телевизор. Дэни поднял глаза и посмотрел на экран; там были кадры со спокойным, чуть волнующимся морем. Кое-где под водой можно было различить очертания крыш — самые восточные районы так и остались затопленными.
— Сегодня Соединенные Штаты Америки в третий раз чтят годовщину самой крупной в истории страны катастрофы... По окончательным подсчетам при урагане и последовавшем за ним наводнении погибло около десяти тысяч человек; это был первый случай, когда урагану сопутствовало еще и землетрясение в 5,8 балла. Рельеф побережья Луизианы навсегда изменился, и Новый Орлеан был полностью эвакуирован и закрыт, так как сейсмическая активность...
Чуть заметно играла бликами, волновалась под ветром водная гладь.
Дэни смотрел и думал, что где-то там, в сотнях километров к востоку, тело отца гниет, дрейфуя по канализации, а город спит в подводном безмолвии; в полной тишине и пустоте.
Они звали его куколкой за черные ногти и длинные волосы; за фарфоровую прозрачность кожи и неумело подведенные глаза. Чаще, впрочем, они звали его пидором и били в раздевалке, но, чувствуя потные, жадные прикосновения их рук, слыша их возбужденное дыхание, он хотел смеяться им в лицо, но мог только слизывать кровь с разбитых губ и закрывать глаза.
Никто не мог его защитить; у него не было друзей, кроме «The Cure» и «Cocteau Twins», кроме бесплотных голосов, живущих в охрипшем магнитофоне. Они советовали ему забыться, упокоиться на дне, ведь в жизни все равно нет ничего, кроме тоски и боли.
Это вполне совпадало с опытом Дэни. Хотя иногда он смутно припоминал, что в прошлом все было по-другому.
В прошлом солнечные дни золотили Французский квартал, блестели бусы, оставшиеся на перилах балконов после Марди Гра, и теплый ветер трепал пальмовые ветви на Канал-стрит, не зная, что скоро не будет ни этих пальм, ни бус, ни веселых людей в пьяном хороводе карнавала...
Стоя перед зеркалом обнаженным, Дэни часто рассматривал свое тощее тело; бледное, с выступающими ребрами. Ему хотелось, чтобы оно стало ещё более бесплотным, чтобы фенечки на запястье постукивали, как костяные плоды в мексиканских погремушках, чтобы глаза сделались черными целиком. Роберт Смит смотрел через его плечо с плаката, и Дэни подкрашивал веки, как у него, и лохматил волосы.
Он был совсем один; на трех улицах крошечного Тренвиля не нашлось больше ни одного подростка его возраста. Пожилые дамы, сидящие на своих крылечках с вязанием, провожали его неодобрительными взглядами. Он знал, что некоторые из них общаются с мамой, но она не ругалась на него ни за макияж, ни за лак; они вообще почти не разговаривали после переезда.
Каждый был замкнут в себе и нес свою боль в одиночку.
Когда ему исполнилось четырнадцать, Большому Бо и Эду наконец надоело развлекаться засовыванием жвачки ему в волосы и жалкими попытками облапать его в раздевалке. Однажды вечером, когда Дэни был один в классе и доклеивал какую-то дурацкую афишу — учителя тоже пользовались его неспособностью дать отпор, — они тихо-тихо отодвинули дверь в сторону и вошли, и увидев ухмылки на их лицах, Даниэль понял, что сегодня ему предстоит что-то, чего он вряд ли мог ожидать.
Большой Бо взял его за шиворот. Дэни попытался отстраниться, но Эд отвесил ему оплеуху, и он затих. Не особенно напрягаясь, они протащили его по темной школе; двери бассейна были открыты, между створками блестела вода.
— Мы слышали, ты боишься водички?
— Много хорошей водички, прямо как в твоем городе...
Плитка заскользила под ногами, а потом кончилась.
Был вечер, и освещёние было погашено, и, проваливаясь на дно, Дэни видел только тусклый свет аварийных ламп, дробящийся на поверхности воды, да пузырьки воздуха, срывающиеся с его губ.
Кто делает в школах бассейны? Кто оставляет незапертой широкую двустворчатую дверь?
Волосы Дэни, черные, длинные, плыли по сторонам от его лица, колыхаясь в воде, словно странные водоросли. Он понимал, что нужно что-то сделать — оттолкнуться от дна, взмахнуть руками, задержать дыхание, но ему казалось, его снова подхватил и несет грязный поток на Бурбон-стрит, и невозможно противиться его холодным мутным объятиям...
Чья-то рука схватила его за ворот и со всей дури дернула вверх; Дэни, выпучив глаза, забился, вынырнул, хлебнул воздуха пополам с теплой хлорированной водой. А охранник уже тянул его к бортику, перехватив за горло, и это тоже было похоже на прошлое: лодка спасателей, тарахтенье мотора, чьи-то сильные руки и вертолетный гул...
Большой Бо и Эд были наказаны, а Дэни вдруг понял, что нигде ему не было так хорошо и спокойно, как на дне.
Зиллах
Медленное возвращение к жизни было похоже на плавное течение реки, когда ты уже забыл, откуда начал свою дорогу, и не помнишь, куда в итоге должен прийти. Вода обволакивала; он чувствовал её колебания, зависнув между дном и поверхностью. Ему казалось, что сквозь водную гладь он видит мерцающие точки звезд и бледный масляный круг луны.
Так длилось годы и годы.
Его плоть, ссохшаяся, невесомая, насквозь пропиталась водой Миссисипи. Все забродившие водоросли, жжёные кости, черная колдовская пыль вуду — все это теперь было им. Ещё он чувствовал аромат могущественной крови, старой, с гнильцой. Это она вернула его к жизни. Что-то мигнуло в нем, и он осознал, что он на кладбище. Старое, муниципальное, оно было полностью затоплено водой. На многих крестах ещё не стерлись намалеванные красной краской ведьмовские знаки. Они словно бы светились во тьме.
Он хотел засмеяться — и не смог. Его тело вымыли из гроба недовольные волны, и оно было таким немощным, что он даже не чувствовал голода.
Воспоминание проплыло перед ним, как скользкая сумрачная рыба: черный фургон, диванчики в бурых потеках, бутылка с розовым отпечатком пальца на стекле. Он понял, что не знает, какой сейчас год, и было ли с ним все, что проносили теперь сквозь него печальные продолговатые рыбы памяти, — или приснилось. Вода омывала его, ласкала его; вода шептала какое-то слово, и вскоре он разобрал: Зиллах... Зиллах...
Он понял, что вода нашептывает его имя.
Даниэль
В девяносто девятом году в Америке властвовал рэп. Одноклассники ходили в широких приспущенных штанах и кепках с эмблемами неизвестных Даниэлю групп. Ему, опоздавшему родиться в собственное время, оставалось только опускать глаза, проходя по коридорам школы, и не отвечать, не отвечать, не отвечать ни на «куколку», ни на «пидора», ни на...
«Одно за другим все её чувства умирают», — пел Роберт Смит в его плеере, и Даниэль, прислонясь к стене, закрывал глаза. Его не любили. Его не понимали. Во всей школе не было ни одного такого же, как он.
Сначала это его изумляло почти до обиды; потом он привык. Можно было уехать в Шайенн, там наверняка нашлись бы подростки, слушающие Роберта Смита и «Bauhaus»; он задумывался об этом каждое утро, когда ждал на шоссе школьный автобус. Что, если уйти сейчас, сесть в ближайший «Грейхаунд», да и гори оно все огнем?..
Пару раз он даже сделал несколько шагов в сторону автобусной остановки, но дойти до конца ему ни разу не хватило сил. Он не был упрямым, но, как и отцу, ему никогда не давались серьезные решения.
К выпускному классу он приобрел устойчивую привычку подолгу лежать в ванной, часто погружаясь под воду целиком и открывая глаза. Потолок сквозь волнующуюся поверхность казался совсем потрескавшимся и грязным; Роберт Смит в кассетнике тихо напевал о своей тоске, и Дэни плыл вместе с ним под эти печальные звуки — плыл в свое прошлое, плыл в никуда.
В три часа ночи по шоссе неподалеку проезжал «Грейхаунд», и Дэни заторможенно обещал себе: завтра. Завтра я обязательно уеду.
А потом ему стали сниться сны. Мучительные и темные, они принимали Дэни в свое чрево, и он видел воду; видел затонувшие дома Нового Орлеана, видел бесконечные мириады странных существ, глядящих на него из глубины. Там были мёртвые с лицами, изъеденными рыбами; были призраки, похожие на мазки белой краски. Часто он видел красивых изящных близнецов, и волосы у одного из них были жёлтыми, а у другого — красными. Близнецы улыбались ему сухими бескровными губами, и Дэни слышал их шепот, но не мог разобрать слов. Ему снилось идеальное существо с жестоким лицом и зелёными колдовскими глазами, с изящными пальцами и длинными светлыми волосами. Три пряди были выкрашены в цвета Марди Гра.
Сны о Новом Орлеане сводили его с ума. Ему казалось, он знает, почему они снятся. Он чувствовал, что должен вернуться туда, но никак не мог принять решения. Уехать значило бы — оставить мать, а Дэни не был уверен, что способен на это. Только не после того, как поступил с ними отец.
Все решилось в подмороженном ноябре, когда по утрам на опавших листьях хрустел иней, а солнце было малиновым и совсем не грело. В один из таких дней Дэни спустился в маленькую кухню, но мамы там не оказалось. Он постучался в её спальню, но не получил ответа. Тогда он открыл дверь.
Она лежала на дне ванны. Ее глаза были широко распахнуты, волосы без движения замерли вокруг бледного лица.
Отказало сердце, сказал потом усталый коронер. Так многие гибнут. Чуть-чуть алкоголя, слишком горячая вода...
Но Дэни знал — это ураган забрал её. Добрался до них и здесь, в Вайоминге, где нет океана и почти никогда не идет дождь.
Все было решено в тот момент, когда комья промерзшей земли застучали о крышку её простенького гроба. В тот вечер, когда его должны были отправить к приемной семье, он покидал в старый рюкзак немного вещёй, собрал всю имеющуюся наличность в доме и выскользнул в ночь.
Час спустя огромный безликий «Грейхаунд» наконец уносил его на юг.
Зиллах
Ранним утром двадцать первого ноября девяносто третьего года Дэвид проснулся оттого, что соседней комнате явно дрались. Возможно, даже убивали друг друга. Дэвид подумал, что впервые за шестнадцать лет слышит столь громкие звуки из комнаты Кристиана — с той самой ночи на Марди Гра, когда Кристиан поднялся сюда абсолютно пьяным, в компании ещё более пьяных крашеных парней, и их стоны не давали ему уснуть до самого утра.
Сейчас утро тоже было близко. Дэвид подтянул к себе телефон и набрал 911.
Пока он объяснялся с диспетчером, в комнате все затихло. Потом хлопнула дверь, раздались шаги — кто-то спускался вниз. Двое. За стенкой тихо шуршали; потом все замолкло минут на пятнацать. Дэвид хотел уже было пойти и проверить, что там, но тут в комнате снова зашевелились; вжикнули, раздвигаясь, шторы. Скоро рассвет, подумал Дэвид, тоже мельком посмотрев на окно.
Лестница заскрипела под шагами снова. Сначала Дэвид подумал, что уходят опять двое — двое очень тяжелых, огромных людей — так медленны и увесисты были их шаги. Потом он расслышал и легкую поступь третьего.
На двери бара звякнул под ветром ржавый колокольчик.
Тишина медленно наполнялась далеким завыванием сирен.
Часом позже Дэвид стоял на лестнице и смотрел, как из бывшей комнаты Кристиана выносят два тела. Черные мешки были уже застегнуты на молнию, и кто именно умер этой ночью, Дэвиду так и не довелось узнать. Тяжелую зеленую дверь заклеили крест-накрест жёлтой пленкой. Последний уходящий офицер, надевая фуражку, смерил Дэвида тяжелым взглядом. Дэвид уже давал показания, но, кажется, ему не очень-то верили.
Когда все закончилось, он вернулся в свою комнату. Ему казалось, что из-за хлипкой стены отчетливо пахнет кровью. Слишком отчетливо, чтобы можно было продолжать здесь жить.
...В окружном морге молодой патологоанатом Поль судорожно дожевывал яблоко — перед тем как открыть первый из доставленных утром мешков. Позавтракать дома он не успел — по ночам его мучила бессонница, а потом он вечно просыпал все заведенные будильники. Наконец от яблока остался лишь жалкий огрызок. Поль бросил его в контейнер для органических отходов, вытер руки о халат и потянул за молнию на первом мешке.
При жизни парень был просто красавчиком. Поль на мгновение замер, рассматривая его спокойное лицо; тонкое, точеное, похожее на лицо какой-нибудь античной скульптуры. Изящные бледные губы; в волосах — разноцветные пряди. Аккуратная дыра от ножа на виске.
Он потянул молнию ниже и поморщился. Живота у парнишки не было вообще. Внутренности, заботливо собранные коронерами, лежали рядом в аккуратном пакете с зиппером. Кишечник, почки, половые органы; Поль поднял пакет к свету. Он не ошибся: кое-чего не хватало. Зато наличествующее выглядело так, словно его вылизывали.
Вздохнув, Поль принялся за работу.
Он закончил с обоими к восьми часам вечера; прошлепал в душевую. В маленькой комнатке, облицованной изрядно пострадавшим от времени кафелем, мигал свет; газоразрядная лампа под потолком то гасла, то в противным треском и гудением вновь загоралась.
Вода оказалась холодной. Поль с сомнением поглядел на извергающий жалкие плевки душ. Может быть, и не стоит мыться?
Обязательное мытье после смены было почти ритуалом, имевшим, правда, и практический смысл. Поль вот уже четыре года был практикующим патологоанатомом, но все равно каждый раз при вскрытии умудрялся уделаться с ног до головы.
Но сегодня все было не так. Потому что в обоих трупах, которые ему доставили утром, совсем не было крови.
Поль повидал немало тел, в последние часы своей жизни побывавших в руках мясников-маньяков и маньяков-мясников. У них часто отсутствовали органы, иногда было что-нибудь вырезано на спине; из них могло вытечь немало крови, но никогда ещё Поль не видел, чтобы абсолютно вся кровь жертвы была словно высосана через трубочку. Очень жадно высосана.
Закрутив воду, он вернулся в прозекторскую. Перемотал пленку в диктофоне.
— ...Джон Доу номер один. Причина смерти: удар колюще-режущим оружием в нижнюю треть правого предсердия, — сказал его собственный искаженный динамиком голос. Поль перемотал ещё. — ...Джон Доу номер два. Причина смерти: удар колюще-режущим оружием в левую височную область. Предположительно, оружие то же, каким был убит Джон Доу номер один...
Поль остановил воспроизведение. Посмотрел на уже прикрытые и готовые к транспортировке в холодильник тела.
Покойтесь с миром, красавчики, подумал он. Кажется, немного мира вам не помешает.
Месяц спустя так никем и не опознанные тела захоронили в безымянной могиле на муниципальном кладбище Треви — обе печи крематория снова вышли из строя, и трупы становилось уже негде хранить.
Красивый кукольный мальчик ещё пару лет навещал Поля во снах; у него была тонкая порочная улыбка и зеленые колдовские глаза.
А потом Новый Орлеан смыли волны.
Зиллах всего этого не знал. Он не видел последней любовной трапезы Твига и Молохи, молодого патологоанатома, черного пластикового мешка, в котором его увезли на кладбище в труповозке, до потолка набитой такими, как он — неизвестными, брошенными, никому не нужными.
Он не чувствовал, как запах старого кладбища окутывает все вокруг: гниющее дерево, глина, полынь. Не слышал стука земли, шелеста высохших трав.
Теперь Зиллах помнил лишь аромат могущественной крови — и свое прошлое.
Так долго, думал он, когда вода вынесла его на берег, и он лежал, оглушенный, запутавшийся в водорослях. Очень-очень голодный. Так долго — лежать в воде, впитывать чужую испорченную кровь, пропускать сквозь себя безымянные воспоминания...
Где-то далеко, за развалинами стоянок и складов, отметившими новую береговую линию, он чувствовал биение жизни — словно трепет маленьких огоньков. Он пожелал оказаться ближе, но ничего не произошло. Тогда он понял, что сон о черной воде Миссисипи окончен. Он действительно снова жив.
Мокрый песок поехал под рукой, когда он попытался подняться хотя бы на четвереньки. Волосы упали на глаза, плотные, как свалявшаяся мочалка. Губы иссохли и потрескались так, что Зиллах даже не мог нормально закрыть рот. Он захрипел, и его стошнило мутной речной водой.
Его пальцы иссохли, обнажая кости и веревки сухожилий. Ему нужна была кровь, и он знал, где он сможет её найти.
Мужчины, сидевшие у костра, были молодыми и пьяными. Зиллах, притаившийся за грудой гниющих ящиков, чувствовал запах их горячей крови, и пота, и дешевого крепленого вина. Они похвалялись друг перед другом какой-то добычей; вскоре Зиллах понял, что речь идет о затопленных антикварных лавках и ювелирных магазинах. Мародеры, нелегально пробравшиеся в разрушенный город, достают ценности со дна реки.
Смело. Зиллах ухмыльнулся бескровными губами. Он даже сейчас чувствовал смутную дрожь океанского дна, непрерывное медленное движение тектонических плит.
Один из парней поднялся и, отойдя на несколько шагов от освещённого круга, расстегнул штаны. В землю ударила мощная струя мочи.
Зиллах облизнул губы. Будь у него хоть чуть-чуть больше сил, он уже свернул бы ему шею и упивался бы его тяжелой алой кровью... Ладони сжались в кулаки, и сухая как пергамент кожа треснула на кончиках пальцев.
Он отступил подальше в тень. Что-то шмыгнуло мимо; мелькнул длинный ободранный хвост. Зиллах проследил за крысой взглядом.
Вскоре он вернет себе свою силу, и тогда не уйдет ни один.
Даниэль
Сотни американских подростков каждый день убегают из дома. Дэни не мог знать, что около шести лет назад паренек по имени Никто точно так же шел по обочине захолустного шоссе в штате Мериленд; мерз, ночевал в полуразвалившемся амбаре, ширялся вместе с торчком-байкером. Снова шел по обочине... А потом рядом с ним остановился черный фургончик. Рядом с Дэни не останавливался никто.
Денег хватило доехать до перекрёстка в пятнадцати милях от Далласа; там Даниэля высадили в темноту и пустоту, и он провел остаток ночи, скорчившись на лавочке в размалеванном граффити павильоне остановки.
Ему снилась вода; сияние волн на побережье Луизианы. Он как будто парил над городом и видел его вымершие улицы, давно уже высушенные и выжженные солнцем; и затопленные восточные кварталы в глубине.
Когда он проснулся, он едва смог разогнуться и встать. Ноги у него совершенно окоченели. Слишком короткие рукава куртки открывали холоду запястья. По ночам даже на юге было уже промозгло; начинался ноябрь.
Чтобы согреться, он пошел по обочине, вдыхая запахи пыли и сухой травы. Он старался не думать о матери и лишь надеялся, что он идет в нужную сторону.
Когда закатное солнце стало алым и совсем перестало греть, его наконец окружил город.
Он уселся на скамейку на ближайшей автобусной остановке. Ноги словно превратились в две чугунные колоды. Ещё никогда он не ходил пешком так далеко. Вокруг возвышались небоскребы; ветерок пробегался по пыльным кустам сирени в сквере на другой стороне улицы. Мимо медленно протащился одетый в три слоя курток бомж, колесо его грязной тележки заклинило, и теперь оно скрежетало по асфальту.
Необходимость заботиться о себе отвлекала от мыслей. Нужно было найти где-то денег. Нужно было найти автобусную станцию и понять, какие автобусы едут в Новый Орлеан. Или проще уж сразу выйти на шоссе с другой стороны и ловить машину? Ему нужна была хотя бы карта. Он совсем не понимал, куда идти.
За эстакадой и огромной огороженной стоянкой под ней обнаружился жилой квартал. Темно-красные кирпичные дома стояли близко друг другу, и между ними буйно тянулась к небу зелень. Верхушки тополей кое-где достигали крыш. Дома были многоквартирные, а квартал черный, Дэни понял это сразу и, ускорив шаги, почти побежал вперед. Пару раз его окликнули из подворотен, он видел белые зубы и черные лица, красные банданы и широкие штаны. Выскочив на широкую оживленную улицу, Дэни ещё долго не решался замедлить шаг.
Стемнело; с треском и вспышкой зажглись вдоль улицы фонари. На углу светилась оранжевым огнем закусочная, и только глядя в раскрытую дверь на её пластиковые грязноватые недра, Дэни почувствовал вдруг, как он устал.
Внутри никого не было. На столах громоздились неубранные подносы. Парень за кассой смотрел по маленькому портативному телевизору какой-то фильм.
— Простите... сэр, — Дэниэл закашлялся, когда парень поднял на него ничего не выражающий взгляд. Попрошайничать ему ещё не приходилось. — Я очень голоден... — выдавил он и махнул в сторону погрома на столах. — Можно мне...
Он имел в виду, что приберется за какую-нибудь кормежку, но парень истолковал его жест по-своему. Губы его растянулись в ухмылке.
— Можешь доесть, побирушка, — разрешил он, снова отворачиваясь к экрану.
Даниэль втянул голову в плечи. Он сразу понял, что большего не добьется. В конце концов, можно и доесть...
Остатки чужого гамбургера были безвкусными. Дэни, сгорбившись, сидел за самым дальним столиком и макал вялые ломтики картошки в лужицу кетчупа. В фильме, который смотрел парень, то и дело повторяли: кровь. Кровь.
Дэни посмотрел на свои выглядывающие из рукавов запястья и подумал: в этой синеватой жилке бьется мой пульс. Кровь все время течет во мне. Это кровь моего отца и моей матери; кровь бабушки. Кровь поколений тех, кто дал им всем жизнь. Так странно...
Все они давно уже пировали в загробном мире; Дэни никто и нигде не ждал. Бабушка умерла за несколько лет до урагана; утонул отец. Мама с широко распахнутыми невидящими глазами лежала в остывшей воде.
Вечер за витриной ярко освещённого кафе сделался совсем чернильным, непроницаемым. Парень за кассой приглушил в своем телевизоре звук и прокричал Дэни, что закусочная закрывается.
Даниэль подобрал свой рюкзак и медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха, пошел к двери.
Улица обняла его холодом, обдала запахами мусора и мочи. Дэни сделал несколько бесцельных шагов — и вдруг услышал в отдалении музыку. Звуки были едва слышны, их заглушали шорох шин и далекий лай собак, но он никогда не ошибся бы, даже если бы музыка была ещё тише.
Это пел Роберт Смит.
Они были именно такими, как их представлял себе Дэни, — тонкими, бледными, прекрасными в своей прозрачной и бесполой красоте. Подростки в черном выныривали из темноты переулков и исчезали на лестнице, ведущей глубоко вниз, откуда, как из царства Тьмы, доносилась музыка — чарующие звуки голосов «Cocteau Twins».
Даниэль замер под фонарем, не в силах побороть страх и сделать шаг вперед. Они были так похожи на него самого, эти тихие дети ночи; на их лицах стыла печать вечной неприкаянности, боли и одиночества. Они были такие же, как он, и все же он боялся подойти.
Парень у лестницы, взрослый, скучающий, посмотрел на Дэни лениво; у его губ надулся и лопнул пузырь жвачки.
— Пять баксов, — без всякого выражения сказал он, и Даниэль ощутил отчаяние. У него не было денег. Совсем.
Он молча замер; взгляд парня вернулся к нему уже более заинтересованным.
— Денег нет? — спросил он вроде бы сочувственно, но в его голосе было что-то ещё; что-то, чего Дэни не понял. Взгляд скользнул по нему, словно живой, с головы до ног. — Есть варианты, красавчик.
С ухмылкой отвернувшись к лестнице, он крикнул:
— Майк! Постой-ка пять минут...
Потом, жестом предложив Дэни следовать за ним, пошел куда-то в проулок за зданием.
«Хочет провести черным ходом?» — изумился Дэни, следуя за ним, но парень через несколько шагов остановился. Вокруг не было никаких дверей.
— Ну, давай, — он принялся расстегивать ширинку. Даниэль в недоумении посмотрел ему в лицо, и тут до него дошло.
Он слышал об этом. О мальчиках, которые отсасывают взрослым дяденькам за углом школы — за паршивую двадцатку, а иногда и так, просто потому что все скучно и бессмысленно...
Все и вправду бессмысленно. Если не это, то что?
Дэни сделал глубокий вдох и бросил на землю рюкзак.
Вялый полувставший член парня выглядел отвратительно. Не переставая жевать резинку, парень взял его в ладонь и пару раз вздрочнул себе. Под его пальцами член сделался больше. Дэни сглотнул.
— Открывай ротик, — вполне миролюбиво сказал охранник. Дэни глубоко вздохнул и, зажмурившись, взял мягкую головку в рот.
Противный вкус...
Ладонь, улегшаяся на макушку, легким тычком подсказала, что делать дальше.
Он открыл рот пошире и постарался приладиться к движениям руки. Если сосредоточиться только на том, чтобы не задеть член зубами — за это уже дважды чувствительно прилетело по уху — это будет даже терпимо...
Пальцы в волосах сжались сильнее. Парень двинул бедрами, одновременно вжимая Дэни в себя; член ткнулся Дэни в горло, и он инстинктивно дернулся, кашляя и вырываясь. К горлу подкатила тошнота.
— Ну ладно, ладно, — сквозь зубы процедили наверху, и движения стали не такими глубокими, но более частыми.
Он трахает меня в рот, подумал Дэни. Я даже с девчонкой никогда не целовался, а он трахает меня в рот...
И скоро кончит, подсказал ему собственный жалкий опыт. Действительно, член у него во рту дрогнул раз и другой, и на язык ударила горькая мерзкая струя.
Дэни рванулся. Желудок подкатил к горлу; согнувшись в три погибели, он оперся на асфальт, плюясь, вытирая рот ладонями и глубоко дыша.
— М-да... — хмыкнули рядом. — Ты что, первый раз отсасываешь?
Дэни зажмурился, опуская голову ниже.
— Ладно, целочка... Как проблюешься — приходи. Так уж и быть, пропущу.
Звук шагов парня отдался у Даниэля в голове и затих.
Дух
Духу снился ураган. Синее мешалось с зелёным и серым в круговороте ветра; низкое стальное небо закручивалось вокруг себя как гигантский цветок, и грозило втянуть в свое нутро все сущее — пляжи, электрические вывески, неосторожных людей. Тучи неслись над Духом, словно в убыстренной съемке, воздух был горячим и душным, вода была везде, просачивалась в легкие, наполняя их, словно гигантскую губку. Ветер свистел в ушах, рыдал над головой.
Уже скоро, сказал вкрадчивый голос, и Дух содрогнулся, вспомнив его. Голос, тонкая, словно бритва, улыбка, колдовские зелёные глаза, светящиеся, как болотные огни.
Скоро, прошептали бескровные губы. Дух рывком сел на кровати, хватая воздух онемевшим ртом.
Опять этот сон. Бабушка говорила, сны всегда что-то значат. Вот уже несколько месяцев ему снился ураган, стерший с лица земли Новый Орлеан в тот год, когда умерла Энн. Через полгода после того, как они со Стивом уехали.
Теперь к урагану прибавились зелёные глаза Зиллаха. Вампира, которого он убил, иначе тот убил бы Стива. Странный мальчик Никто любил Зиллаха ужасной извращенной любовью, и Духу до сих пор хотелось найти его, чтобы извиниться.
Чтобы сказать ему: прости, что я убил твоего отца и любовника. Как мило. Дух слишком хорошо представлял себе затравленный мрачный взгляд Никто из-под отросшей челки, чтобы действительно это сделать.
На кухне вдруг что-то грохнуло, сильно и раскатисто, словно кто-то уронил на себя целый шкаф. Вероятнее всего, так оно и было. Дух подтянул колени к груди и уткнулся в них подбородком.
Бабушка, мисс Деливеранс, говорила, что алкоголь пробуждает человеческих демонов. Демоны Стива были тут как тут, чтобы что-нибудь разгромить, с кем-нибудь подраться или хотя бы ударить Стива виском об угол комода.
Стив Финн так и не пережил смерть Энн. Прошло семь лет, и последние пять из них Стив провел, кочуя из запоя в запой, в редкие моменты просветления находя работу, чтобы уже через месяц прийти на нее вдрабадан пьяным или вовсе не прийти. Иногда Духу казалось, что все налаживается. А потом наступали такие дни, как сегодня.
Дух подумал о кинжале Аркадия, который лежал в обувной коробке под его кроватью. Он никогда не забывал о нем и обо всем, через что им пришлось пройти. Ни на минуту.
На кухне опять что-то загрохотало, словно кто-то очень злой очень сильно наподдал по кастрюле. Дух откинул одеяло.
Стив с налитыми кровью глазами замер посреди кухни. Его шатало, руки то и дело нервно сжимались в кулаки. На полу валялось содержимое опрокинутой посудной этажерки.
— Ты не ударился, Стив? — мягко спросил Дух, переступая через сковородки. Стив остановил на нем невидящий взгляд.
— Почему мы не убили их раньше, Дух? — сдавленным голосом спросил он. — Ещё тогда, когда они забрались в это чертово окно... Мы должны были убить их...
Дух осторожно положил ладони ему на плечи.
— Мы ничего не могли сделать, Стив, — успокаивающе сказал он в тысяче-неизвестно-какой раз. — Мы не знали, что так будет...
Лицо Стива озарилось такой свирепой яростью, что Дух едва подавил желание отшатнуться. Потом Стив всхлипнул.
Вот и все, подумал Дух, прижимая его к себе. Демон усмирен... На время. Демон прячется в горьком виски и в дешевом крепленом вине...
Усталость навалилась на него, заставив сгорбиться. Сколько они ещё так протянут? Что можно сделать, чтобы спасти его? Дух с удовольствием забрал бы боль Стива себе, но он не был ведьмой, как его бабушка. Он мог только чувствовать все, что ощущает другой — но не забирать.
Дыхание Стива было похоже на порывы ветра. Дух вспомнил свой сон. Что он значит? Зачем он снится?
— Стив... — неуверенно позвал он, ещё не зная, что хочет сказать, но следующие слова родились вместе с воем ветра и плеском волн в его голове. — Может быть, съездим в Новый Орлеан?
Пьяный смех Стива был ему ответом.
— Что? Ты хочешь заняться подводным плаванием? Или поискать полусгнившие кости Энн? — он слегка оттолкнул Духа. На его лице была кривая болезненная улыбка.
Дух не знал, что ему ответить. Не знал, зачем он вообще сказал это. Зачем им в Новый Орлеан, заброшенный и закрытый город на грани разрушения?
Он побрел обратно в свою спальню, но какое-то странное отражение в окне в дальнем конце коридора заставило его остановиться.
Это ты воткнул кинжал в висок Зиллаха, прошептал кто-то, и Дух с ужасом узнал вкрадчивый голос одного из близнецов. Теперь он различал алый отсвет его волос в оконном стекле. Ты думал, что сможешь убить кого-то — и остаться незапятнанным? — рассмеялся второй близнец, с гладкими жёлтыми волосами. — Теперь вы связаны... И он снова жив, — прошептали они оба, и Дух закрыл уши ладонями.
Убирайтесь. Просто убирайтесь отсюда...
Все стихло. Дух прерывисто вздохнул и, не глядя больше по сторонам, вошел в свою спальню.
Даниэль
В темноте клуба Дэни ощутил себя потерявшимся. Они были свои здесь — все эти подростки в помаде и в черной коже; покачивающиеся под музыку, сидящие у бара, и он не решался подойти к ним, чувствуя себя как нельзя более неуместным в своей старой темно-серой куртке, с запястьями, вылезающими из рукавов. Все, что у него было похожего — подкрашенные глаза, облупившийся лак на ногтях, да длинные темные волосы, которые даже долгая дорога не смогла перепутать. Мама говорила, они достались ему от бабушки, папиной мамы, как и тонкие женственные кисти. Он не знал. Тема бабушки была в их семье под запретом.
Из колонок под потолком, покрытых паутиной, чуть хрипящих, полился знакомый завораживающий перестук вступления к «Bela Lugoshi's dead». Это была мелодия из фильма «Голод». Сколько раз Дэни представлял себе, что войдет в полутемный клуб, полный вспышек света и извивающихся тел, и именно на нем остановится чарующий взгляд вампира...
— Привет, малыш, — на плечо Дэни легла рука, и он вздрогнул, оглядываясь. Красивая высокая девушка с рыжими волосами и сильно подведенными глазами улыбалась ему; Дэни чувствовал химический аромат клубники, исходящий от её дыхания.
— Ты новенький? — пока он оглядывался, другая рука легла ему на талию. Парень, высокий и тощий, напомнил Дэни солиста «Bauhaus»; он бесцеремонно притиснул Дэни к себе, и его ладонь сползла с талии на бедро.
— Пойдем, мы угостим тебя чем-нибудь...
Он не успел даже понять, что происходит, а они уже увлекли его за низенький столик, стащили рюкзак и пыльную куртку. Их руки бесцеремонно бродили по телу Дэни, и он задрожал от непривычных ощущений. Это было приятно; да, это было приятно. И, в конце концов, что они ему сделают? Он хотел забыться, отдаться музыке и — почему бы не этим двоим.
— Меня зовут Джули, — прошептала девушка, склонясь к самому уху Дэни.
— А меня — Питер, но ты можешь звать меня Пит... — дыхание парня обожгло шею. Питер втянул ноздрями воздух, и Дэни на мгновение представил, что они хотят его съесть. От этой мысли сладко потянуло в животе.
Джули куда-то исчезла, но Питер не давал Даниэлю скучать. Завладев его губами, он вытворял языком какие-то безумные вещи, от которых у Дэни перехватывало дыхание и вставал член. Потом в его ладонь кто-то всунул рюмку; Питер отстранился, сверкая глазами, как сытый кот, и Даниэль несколько пришел в себя. Краска залила его щеки. Да что они делают?..
— Выпей, малыш, — прикосновения Джули к шее были почти нежными.
— Меня зовут Даниэль, — пробормотал он, с ужасом глядя на густую зеленоватую жидкость в рюмке. Когда он поднес её к губам, в нос оглушительно ударило запахом трав.
Глоток прокатился по горлу сладким огнем. Даниэль, выпучив глаза, закашлялся, и Джулия и Питер рассмеялись.
— Это шартрез, малыш, его следует смаковать...
Шатрез... Он вдруг вспомнил: Марди Гра, травянистый блеск ликера в бутылке, которую мама достает из шкафа.
— Его пили в моем городе на Марди Гра... — пробормотал он, бессмысленно глядя в беснующуюся на танцполе толпу.
Питер с любопытством спросил:
— Ты из Луизианы?
— Да... — выдохнул Дэни, прикрывая глаза и откидываясь назад. По телу разливалось блаженное тепло, и хотелось ещё прикосновений, тепла, поцелуев... — Из Нового Орлеана.
Он не видел, как Джули и Пит переглянулись над его головой.
— Ты удильщик? — осторожно спросила Джули, неспешно забираясь пальцами под его футболку.
— Что? Нет, — осоловело откликнулся Дэни. Питер снова стал целовать его шею, и Дэни хотелось застонать от давящего напряжения в паху. — Что это?
— Удильщики — это ловцы ценностей, — пояснила Джули, расправляясь с его ширинкой. Дэни вздрогнул.
Он вдруг представил себе, как кто-то в маске и ластах спускается на глубину к его дому, заглядывает в окна...
Пальцы Джулии показались ему очень холодными. Сжавшись, он умоляюще попросил:
— А можно... не здесь?
Питер усмехнулся.
Их квартирка на последнем этаже старого панельного дома была совсем маленькой. В ней царила полутьма; натыкаясь на разбросанные вещи, хрипло смеясь и путаясь в одежде, они протащили Дэни к огромному матрасу, и через мгновение он уже лежал, раскинув руки, и Питер целовал его запястья, а Джулия стягивала с него кроссовки. У меня дырка в носке, отрешенно подумал он, плавясь в их руках. Пахло благовониями, пылью, ладаном.
— В Новом Орлеане жили самые могущественные ведьмы, — пробормотала Джулия, скользя рассыпавшимися волосами по его животу.
— Говорят, моя бабушка была ведьмой... — зачем-то признался Дэни и конвульсивно вздрогнул, когда губы Джулии сомкнулись на его члене. Как нежно и горячо... Он неосознанно дернул бедрами, стремясь поглубже войти в жар мягкого рта, но Джули, рассмеявшись, удержала его. Рядом лег уже раздевшийся Питер, прижался горячим пульсирующим членом к руке.
— Погладь его, мой мальчик, — вкрадчиво сказал он, и Дэни со стоном обхватил тяжелую плоть ладонью.
Древний, как само время, ритм, увлек их; Даниэлю не понадобилось много, чтобы забиться и застонать, спуская Джулии в рот. Потом, обессиленного, его перевернули; перед лицом у Дэни оказалась женская плоть, куда он почти без колебаний уткнулся губами, неумело вылизывая и скорее подчиняясь движениям сжавшейся в волосах руки. Его зада коснулись пальцы Питера. Это было холодно и скользко, и настойчивые движения этих пальцев подсказали Дэни, что его сейчас трахнут. Им овладело приправленное легкой нервозностью смирение.
Первый палец проскользнул внутрь, и это было скорее дискомфортно, чем больно, а потом стало даже интересно. Появление второго было почти нечувствительно, и Дэни заизвивался, с мазохистическим удовольствием желая ощутить больше. Третий палец растягивал уже целенаправленно, и все же к вторжению члена Питера он оказался не готов; это было больно и неотвратимо, как проникновение раскаленного кола...
— Тише, тише... — мягкий голос Питера раздался у самого уха, а его ладонь успокоительно похлопала по бедру. — Приподними чуть-чуть попку... Вот так, мой сладкий мальчик...
Стало менее больно. Жжение внутри сменилось более терпимым распирающим ощущением. Меня трахают в задницу, подумал Дэни, и от этой мысли у него снова встал. Питер вставил до конца, упираясь в Даниэля пахом, и сдавленно вздохнул. Следующее его движение прошило Дэни насквозь вспышкой удовольствия.
Кажется, он вскрикнул, потому что рука Джулии сильнее вдавила его в промежность. Толчки Питера заставляли его извиваться и дёргаться. В конце концов Джулия просто зафиксировала его голову, потираясь об его лицо сама; что-то упало со звоном, переставленную ладонь пронзило тупой болью, и все сплелось в водовороте наслаждения, пока не разрядилось огненной вспышкой...
Спустя минуту Питер пошевелился, сползая с него. Щелкнула зажигалка, и комнату озарил неяркий колеблющийся свет большой зеленой свечи.
— У тебя кровь, — вдруг сказала Джули, и Даниэль поднес к свету странно немеющую ладонь. Стало видно, что поперек нее идет глубокий рваный порез; переведя взгляд на пол рядом с матрасом, Дэни увидел разбитую пивную бутылку, которую они сначала уронили, и на осколки которой он потом оперся.
Джулия вдруг ахнула. Рана затягивалась на глазах, словно впитывая в себя обратно кровь; Даниэль отшатнулся.
— Кровь ведьм, — благоговейно прошептала Джули. — Это кровь ведьм.
...Ты ведь уже почти взрослый, говорил себе наутро Дэни, корчась под душем. Нет ничего страшного в том, что ты кому-то отсосал и с кем-то переспал. Рано или поздно это происходит со всеми.
Обжигающая вода катилась по его затылку, от обнаженных рук поднимался пар. В пару было все, но он все равно мерз. Струи душа напоминали о косом тяжелом ливне на Роял-стрит; ему хотелось погрузиться под воду и привычно раскрыть глаза.
Ему снова снились неспокойные мутные волны; снился Французский квартал, залитый электрическим светом, заполненный разноцветной толпой, и в этой толпе пронзительно-зелёные глаза незнакомца приковали его внимание; глаза цвета ликера шартрез, светлые волосы с подкрашенными в цвета Марди Гра прядями...
«Иди ко мне...» — беззвучно разомкнулись идеальные губы. И налетел ветер, хлынул дождь...
Даниэль застонал. За стеной, в комнате спали Джулс и Пит, и он знал, что мог бы остаться с ними, но что-то тянуло, ныло глубоко внутри. Новый Орлеан. Там будет ответ на все вопросы...
Он поглядел на размокший багровый шрам на ладони. Рана, вчера казавшаяся чудовищной, сегодня уже почти зажила. Стоило бы удивляться или пугаться, но Даниэль не чувствовал ничего. «Это кровь ведьм!» – кричала ночью Джули. Они все были пьяны...
Скользя пальцами по мокрому кафелю, он поднялся на дрожащие ноги. Ни Джулия, ни Пит не проснулись, когда он одевался. Бросив на них на прощание долгий взгляд, Даниэль подобрал свой рюкзак и выскользнул за дверь.
↓ Продолжение в комментариях ↓