Воскурим, братие! Sclerosino Gratiato
Прогулялась по фесту, надо было как-то снять напряжение.
Несколько понравившихся текстов.
Пишет Гость:
Исполнение №0;психоделическое мистическое AU, ООС (!); 1350 слов; R; драма Майкрофт/Джон. Первая встреча в сериале для них была далеко не первой. Воспоминания в ходе встречи о том, что между ними было раньше.
В этом человеке слишком много знакомых черт: глубокие морщины вокруг рта — прикосновение губ ко лбу, усталый отказ и едва слышный шёпот; тщательно уложенные волосы — медленный поворот головы и мягкость свежескошенной травы между пальцами; широкие ладони, но узкие запястья — резкий рывок, сменяющийся излишней осторожностью того, кто дотронулся до чужого… Джон точно уверен, что знает его.
Он не может ни вспомнить, ни забыть.
— Пора выбирать, на чьей вы стороне, доктор Ватсон.
Майкрофт Холмс выходит на улицу, делает глубокий — ненужный — вдох и закрывает глаза.
Джону шестнадцать, и, как и многие в этом возрасте, он не знает, что делать дальше. Старые, ржавеющие качели качаются с бьющим по ушам скрипом; — вперёд-назад, вперёд-назад — через два часа нужно будет вернуться домой: к добродушным подколкам Гарри, к понимающим родителям, которые готовы принять любой его выбор, но не полное отсутствие такового и к скучной домашней работе, не имеющей никакого смысла.
Надо что-то решать. Биология или литература? Единственные два предмета, которые ему хоть как-то нравятся.
Чёрт, ну почему у него такие девчоночьи интересы?
— Какая чушь. Наук для мужчин и наук для женщин не существует. Это не более чем предрассудок общества. Довольно глупый, осмелюсь заметить.
Джон резко вскидывает голову — от быстрого движения чёрный зонт и дорогущий костюм стоящего перед ним мужчины смазываются, превращаясь в тёмно-серое пятно. Лицо у него самое обычное, совсем непримечательное, однако в выражении глаз есть что-то, — яркое, хлёсткое, почти звериное — не позволяющее расслабиться.
Но гораздо страннее то, что Джон не слышал звук шагов и у него никогда не было привычки думать вслух. Откуда?..
— Это несущественно. — Незнакомец приближается к нему, встаёт почти вплотную; его ботинки касаются песка абсолютно бесшумно, и Джону становится по-настоящему страшно. Он видит человека, — средний рост, примерно сорок лет, ничего необычного — но чувствует, что всё гораздо сложнее.
— Не бойся, — низкий голос не успокаивает, а парализует. — Я последний, кого тебе стоит бояться. Ты прав, всё гораздо сложнее, но это тоже несущественно.
— А что существенно? — Вязкая слюна связывает язык и заставляет потерять половину слогов. Сглотнув, Джон повторяет: — Что существенно?
— Как ты смотришь на то, чтобы стать врачом? — незнакомец улыбается и наклоняет голову набок. — Поверь, ты будешь на своём месте. Разумеется, мои слова — всего лишь предложение. Выбор за тобой и только за тобой.
Врачом. Джон думал об этом, но решил, что такая профессия не для него. Однако… В спасении чужих жизней смысла больше, чем во всём остальном. У него будет своё место.
Непросто, но интересно и правильно. Да… Один из лучших вариантов. Если не лучший.
— Вот и славно. Рад, что всё так легко сложилось, — всё тише и тише. — Ты действительно ему подходишь.
— Кому?
Тёплые губы на мгновение касаются его лба, а серые глаза темнеют и как будто теплеют.
— Через много лет ты встретишь моего брата. Ты сразу узнаешь его, это будет несложно. Хорошенько запомни мои слова: он — самое дорогое, что у тебя будет.
За три года в Бартсе Джон ни разу не пожалел о своём решении. Пока что всё ограничивается узкими, сухими рамками теории, но даже запертый в четырёх стенах латыни и анатомии он чувствует, что сделал правильный выбор. Непростой, но интересный. А то, что происходит за границами университета, бывает интересным вдвойне.
Сладковатый дым химки гладит нёбо, обволакивает гортань, через трахею и бронхи попадает в лёгкие, заставляя кружиться и без того тяжёлую голову.
— Наслаждаешься жизнью?
Тот же зонт, тот же костюм, то же лицо.
— Вы ничуть не изменились.
— И никогда не изменюсь.
Джон не уверен, что расслышал, и хочет переспросить, но его перебивает громкий хохот Зака.
— Что, уже вольты пошли? Я ж говорил: классная вещь, штырит нереально.
— Твои друзья не видят меня, — в ответ на недоумённый взгляд тихо поясняет тот же голос. — Если хочешь поговорить, нам лучше отойти.
Желание переспрашивать тут же пропадает, потому что становится бессмысленным. Почти неразличимый в клубах дыма силуэт направляется в дальний угол, и Джон, немного помедлив, следует за ним.
— Что вам от меня нужно?
— Не бойся. Всё, что мне от тебя нужно, ты сделаешь по собственной воле. — Слабая улыбка делает обрамляющие губы морщины ещё глубже. — Я просто пришёл тебя проведать. И ещё раз убедиться в том, что ты подходишь.
— Ну простите, если разочаровал. — Курение травки в клубе, который широко известен своей политикой молчания и невмешательства, явно не лучший способ показать, что ты чему-то там подходишь, но Джону абсолютно наплевать.
Его раздражение разбивается об искренний смех.
— Поверь, я ничуть тебя не осуждаю. Молодость — прекрасная пора. Пользуйся своей свободой, пока есть возможность.
Неправильная реакция. Неправильная реакция, привлекательная до дрожи.
— Я вам нравлюсь?
— Да. — Широкие брови чуть опускаются. — Но не в этом контексте. Я знаю, о чём ты думаешь, Джон. Это плохая идея.
Джону так не кажется. От предложения воспользоваться своей свободой глупо отказываться.
Старшая сестра-лесбиянка — лучший способ задушить в зародыше какие-либо комплексы по поводу собственной «нетрадиционной» ориентации. То, что происходит за границами университета, уже не единожды было интересным вдвойне.
Он подаётся вперёд, слепо сжимает напряжённые плечи и обводит языком сжатые губы. Не дождавшись ответа, чуть прикусывает тонкую кожу зубами — чужие руки наконец-то приходят в движение, но вместо того, чтобы помочь, с силой отталкивают Джона назад.
— Ты принадлежишь не мне, — прерывистое дыхание — почти извинение.
— Я не принадлежу никому, кроме себя самого.
— Это не так.
Ему следовало бы задуматься, но после виски и химки Джон не хочет думать. Он просто хочет.
— Я вам нравлюсь. В чём проблема?
В полумраке серые глаза почему-то видны, почему-то выделяются; всё гораздо сложнее, и именно это — скрытая опасность, непонятная угроза — так привлекает. Именно в этом вся суть. Резкий, едва заметный глазу рывок — Джон врезается спиной в стену и слышит тихий, ласкающий ухо шёпот:
— Ты мне нравишься, но я не имею на тебя никакого права.
Неожиданно ставшие острожными пальцы забираются под рубашку, гладят живот, кончиками ногтей проходятся по позвоночнику. А потом расстёгивают ширинку.
Джон запрокидывает голову и упирается затылком в вовремя подставленную руку, которая тут же зарывается в волосы.
— Я выбрал тебя для другого.
Вторая рука начинает медленно ласкать его член. Чересчур размеренные движения, лёгкое прикосновение к головке — Джон нетерпеливо выгибается, но его удерживают на месте.
— И ни о чём не жалею.
Быстро, жёстко, яростно — наконец-то. Он, кажется, кричит, но его никто не слышит. Никто, кроме того, кем этот крик вызван и кому посвящён. Чужие губы — уверенные, настойчивые, с привкусом золы и зимнего ветра — сминают его собственные, чужой язык оставляет свой след везде, докуда может дотянуться.
Джон обхватывает руками склонённую шею и проводит ими по мягким, спутанным волосам.
— Тебе тоже не стоит.
Он кончает и только придя в себя вспоминает, что так и не узнал имени этого не-человека. Спрашивать поздно: когда он открывает глаза, рядом никого нет.
Они попали в засаду. Глупо, нелепо и абсолютно непредсказуемо. Их слишком мало, патроны давно на исходе, и Джон знает, что, несмотря на повязку с красным крестом и положения Женевской конвенции, через несколько минут его не станет.
Либо случайно, либо найдётся кто-то один...
Он успевает увидеть направленное на него дуло автомата и подумать о том, что перед уходом так и не поговорил с Гарри.
Летящие пули — прозрачные, неощутимые — останавливаются и повисают в воздухе за его спиной.
— Врачи состоят под защитой нейтралитета.
Костюм-тройка на поле боя выглядит страшнее, чем любая военная форма; презрительно сощуренные глаза и вытянутая рука — красноречивее слов.
Пули разворачиваются, описывают дугу и влетают прямо в открытый от удивления рот стрелявшего солдата.
Джон медленно выпрямляется.
— Что. Ты. Такое?
— Ты знаешь ответ.
Всё та же слабая улыбка, будто они до сих пор в прокуренном клубе, сам он — молод, глуп и слегка безумен, и ничего не изменилось.
Выбор за тобой. Собственная воля. Как же.
— Скоро всё закончится, Джон. Ты вернёшься в Лондон и пусть не сразу, но будешь счастлив. Я могу это обещать.
От первой их встречи до второй немногим меньше, чем от второй до нынешней. Но изменилось гораздо больше.
— Ты будешь счастлив. — Изменилось почти всё, и этого нельзя не заметить. — А обо мне не вспомнишь.
— Не смей, — Джон действительно знает ответ.
— Прости, Джон. Так будет лучше.
Серые глаза, скрытые полуопущенными веками, кажутся Джону очень знакомыми. Осенне-зимнее небо, сложенный из спиралей фрактал поднимающегося к потолку дыма и резко обрывающийся свист пули.
Он не может ни вспомнить, ни забыть.
— Афганистан или Ирак?
Настороженное удивление — первая нота идеально гармоничной симфонии.
— Что? — Всё остальное перестаёт иметь значение.
Он — самое дорогое, что у тебя будет.
На другом конце Лондона Майкрофт Холмс закрывает глаза.
URL комментария
Пишет Гость:
Пишет Гость:
заявка 8.2, возвращение Шерлока... Название: Distraction Автор: Eliah
***
Я смотрел вечерние новости, когда он вернулся. Зашел в квартиру, как ни в чем не бывало, такой же бледный, встрепанный, с теми же выступающими скулами. В таком же, как и всегда, одуряюще дорогом костюме – я за версту чуял его стоимость, и в, мать его, розовой рубашке. Розовой! Не такого цвета, как тот мерзкий пластиковый чемодан, но тем не менее. Долбанный яппи. Как будто я и не видел его два с половиной года. Вернулся – так просто, будто ничего и не было. И так же просто сказал, здравствуй, Джон.
Я смотрел на него, как на мираж. Как ту самую телевизионную передачу. Шерлок больше ничего не произнес, просто прошел в гостиную и бросил пиджак в соседнее кресло. А у меня в груди внезапно стало пусто и очень холодно. Я не верил. Два с половиной года… Девятьсот четырнадцать дней, я считал. И – так просто?
Он подошел ко мне, медленно, внимательно глядя, наблюдая за моей реакцией, гениальный детектив. Видимо, хотел что-то сказать, я видел, как его губы шевельнулись. Я встал, и ушел к себе наверх, в спальню. Сел на кровать, взял в руки телефон. Всё еще тот самый, подаренный Гарри, с царапиной на дисплее, который я так и не удосужился поменять. Позвонил Рейчел, и сообщил, что ей не следует больше приходить ко мне в квартиру, если что, я сам к ней заеду. Почему? Ну, мой сосед вернулся. Тот, которого ты считал убитым? Да.
Больше она ничего не сказала, и я тоже больше не стал ей ничего говорить.
Я положил телефон на тумбочку, ровно туда, где он лежал до этого. Посмотрел в окно – там было сыро и коричнево от искаженного красным кирпичом фонарного света.
Пожалуй, у меня был шок.
***
…Всё утро я искал зубную щетку. Это чушь, я знаю, что ставил её в стаканчик возле зеркала, но наутро она пропала. Пришлось перерыть всю квартиру, залезть под ванную, пошарить между диванными подушками, для того, чтобы найти её потом в холодильнике, за кочаном капусты. Понятия не имею, как она там оказалась. Я не помню, чтобы клал её туда. Я вообще не помню, открывал ли я холодильник. Последние три недели дни идут сами по себе, без моего участия. Я только хожу, ем, разговариваю, сплю, моюсь, смотрю телевизор, лихорадочно кидаюсь к телефону на каждую пришедшую смс, и всё прислушиваюсь, нет ли шагов Шерлока на лестнице, не мелькает ли его тень где-нибудь на улице. Я уверен, он даст о себе знать, как только сможет.
Шерлока нет уже три недели, и всё, что я знаю – это то, что его нет три недели.
***
Я, наконец, решил спрятать вещи Шерлока. Полгода – слишком много для любого рода иллюзий. Даже для тех, которые включают в себя явление Христа народу. Я спустился на улицу, купил в магазине складную картонную коробку фирмы «Donau» и, вернувшись, методично начал складывать в неё всё, что принадлежало ему. Вниз уложил ноутбук, свернул провода от него, положил рядом. Сверху – звякающую связку отмычек, несколько луп, набор инструментов. Потом сходил в ванную, забрал оттуда его зубную щетку, бритву, полотенце; тоже сложил в коробку. Зашел на кухню, поставил чайник. Пока он закипал, собрал отовсюду бумаги Шерлока – распечатки, заметки, фотографии, газетные вырезки. В большинстве этих дел я принимал участие. Пришлось пойти, выключить чайник, и еще раз сходить на улицу – за второй коробкой, а также десятком пластиковых папок с файлами. Дома, я рассортировал всё по делам и хронологии, поместил каждый лист в хрустящий файл, свалил все папки во втором ящике, и отнес ящики в спальню к Шерлоку. Посидел немного у него на кровати, глядя на лежащую поверх документов подушку с британским флагом. Встал, и отнес её обратно в гостиную. Мне показалось, что если я запру в нежилой больше комнате эту подушку, то в гостиной уже не останется ничего, что могло бы показать, что Шерлок тоже здесь жил. Как если бы я изгнал из квартиры даже память о нем.
Впрочем, череп я тоже оставил. Мы с ним теперь большие друзья, я назвал его Форд и иногда разговариваю с ним по вечерам. Форд на меня смотрит внимательно, и я готов поклясться, что выражение кости у него иногда делается сочувствующим.
Он единственный, с кем я могу нормально сейчас поговорить. В его пустых глазницах нет того раздражающе жалостливого выражения, которое я теперь вижу у всех поголовно, включая Андерсона.
Форд не соболезнует мне. Он просто молча слушает, и я ему благодарен.
Здравствуй, Форд. Ну что, у нас снова вечер?..
***
Дошло до того, что Майкрофт принес мне собаку. Черного и лохматого четырехмесячного щенка, с узкой мордой и длинными ушами. Собака должна тебя отвлечь, заверил он меня. У пса были карие глаза. Если бы Майрофт хотел надо мной еще больше поиздеваться, ему следовало найти сероглазого. Я так и заявил ему, Майкрофт в ответ странно на меня посмотрел.
Собаку я попробовал назвать Шерлоком. Шерлок глядел на меня снизу вверх умным взглядом, тряс ушастой головой, я даже добросовестно водил его гулять два раза в день, но через неделю вернул щенка обратно. На вопрос почему, невнятно ответил, что мы бы не ужились. Это правда. Я начал разговаривать с собакой так, как говорил бы с настоящим Шерлоком. Я понял, что скоро начну сходить с ума.
Когда я уходил из кабинета Майкрофта, Шерлок на поводке жалобно заскулил. Я аккуратно прикрыл за собой дверь. На душе было удивительно погано.
***
Сара уговорила меня купить картину. Она вытаскивает меня на Блумсберри, погулять и, как она сама выражается, «проветрить уши». Мы заходим сначала в книжный, берем несколько переводных романов с испанского, тебе ведь нравятся испанские писатели, Джон? Из испанских я знаю только Сервантеса, хмыкаю я, но это ничуть не мешает мне быть о них априори хорошего мнения. Тогда почитай один из этих, она сует мне в руки книгу. Непременно, говорю я, но даже не гляжу на обложку. Только не забудь, ладно? Я заверяю её, что никогда в жизни. Сара, не стесняясь, берет меня за руку, и мы долго ходим по пешеходной части Блумсберри. В том, что она взяла меня за руку, нет ничего романтического, хоть мы наверняка и выглядим, как настоящая парочка. Иногда люди берутся за руки просто потому, что так проще быть рядом.
Смотри, галерея, внезапно восклицает Сара, и предлагает – давай зайдем. Почему бы и нет, соглашаюсь я, и мы действительно заходим. Она долго присматривается к картинам, объясняет мне про современное искусство и сообщает, что ей больше нравится, например, ранний Климт, еще когда он писал импрессионистские полотна. Я вынужден признаться, что ничего не знаю о Климте, кроме того, что он, кажется, австриец. Она смеется, и говорит, что это совершенно неважно, и показывает одну картину на стене. Она небольшая, асфальтно-серая, слева на ней распускается и тянется вверх зеленый росток, а по остальному пространству полотна разбросаны тонкие витые линии, исполненные неяркими красками. Как тебе, спрашивает Сара. Я долго смотрю, а потом говорю, что картина хорошая. От неё остается приятное, светлое впечатление. А знаешь почему, говорит она. Потому что вы с ней похожи, с этой картиной. Чем же? – удивляюсь. Тем, что вы оба пытаетесь жить на асфальтно-сером фоне.
Мне нечего ей на это ответить.
В результате, я забираю картину домой, предварительно изрядно поторговавшись с продавцом. Показываю её Форду и вешаю как раз поверх пулевых дыр, образующих смайлик.
Потом иду в комнату Шерлока и аккуратно складываю все рубашки в его шкафу. Не знаю, зачем я это делаю. Возможно, мне стыдно за то, что я только что занавесил картиной еще одно воспоминание о нем.
Рубашки Шерлока даже на ощупь очень дорогие, и едва слышно пахнут одеколоном. Я сортирую их по цветам, каждый цвет кладу на определенную полку. Долго стою, глядя на весь этот стерильный порядок, и со злостью хлопаю дверцей шкафа.
Я по-прежнему убираю в его комнате каждую неделю.
***
Я часто думал о том, как исчез Шерлок (даже в мыслях я не позволял себе считать, что он умер), хотя чаще я, пожалуй, запрещал себе вообще думать об этом. Все было слишком быстро. Слишком продуманно со стороны Шерлока.
Пистолет, направленный на содранную с меня бомбу. Удивленное лицо Мориарти и я, слишком медлительный для того, чтобы хоть что-то сообразить. И слова Шерлока, Джим, детка, мы разберемся с тобой так, как ты хочешь. Но только вдвоем. Джон должен уйти, и уйти живым. Я резко вдыхаю, набираю в грудь воздуха для того, чтобы возразить, но Джим опережает меня, его лицо расползается в улыбке, и эта улыбка настолько дикая, что дыхание обрывается. Конечно, Шерлок, мой дорогой, как скажешь. Джон уйдет живым, а мы с тобой еще поиграем… Я больше не смотрю на Мориарти, смотрю только на Шерлока, он поворачивает ко мне голову, ни на дюйм не отводя руки с пистолетом, и я читаю в его глазах твердое решение. Уходи, говорят мне его глаза. Уходи, быстро, как только можешь, я и сам справлюсь, без тебя мне будет проще. Я даже не успеваю открыть рот, чтобы возразить, а его взгляд становится еще настойчивее. Пожалуйста, говорит он, Джон, пожалуйста, уйди.
И я ухожу, а в голове бьется это горькое «мне без тебя проще». Ну конечно, конечно. Я понимаю его. Когда не за кого беспокоиться, стрелять совсем не страшно.
На нетвердых ногах скатываюсь вниз по лестнице, на улицу, и едва успеваю набрать Лестрейда, когда бассейн взрывается. Волной меня подкидывает и впечатывает в асфальт, телефон вылетает из рук на середину улицы, но почему-то не разбивается, по лицу течет кровь, а я поднимаюсь и вижу, как здание полыхает. Там же Шерлок, там, внутри, черт возьми, Шерлок! Тело делает рывок вперед, к огню, но кто-то хватает меня за руки, заламывает их, не дает мне бежать, это Лестрейд, он оказывается здесь едва ли не раньше, чем я успел позвонить ему, наверняка это Шерлок подстраховался, кто же еще… Вокруг неистово воют полицейские сирены и сирены Скорой помощи, суетятся люди, а меня крепко держат, всаживают иглу в плечо, это небось успокоительное, как же они не понимают, там Шерлок, он сгорит, пустите.
Мне остается только смотреть, как догорает здание, очень жарко, смрад стоит неимоверный, и черный-черный дым, а мне остается только смотреть.
Позже, внутри не находят даже костей, там только пепел.
И Майкрофт, который кладет мне руку на плечо.
Я сбрасываю руку, сажусь в кэб и уезжаю домой. Я не верю в то, что произошло.
…Я часто думал о том, сколько может человек прожить на голом чувстве вины, без примеси других эмоций. Все давали разные ответы – книги одно, знакомые другое, интернет и журналы – третье.
Но опыт подсказывает мне, что бесконечно долго.
***
Однажды я заметил, что в квартире слишком тихо – так тихо, что даже беспрерывно бурчащий телевизор не перекрывает стук моего собственного сердца, а только выделяет его в общей гулкой тишине пустого помещения. И разговоры с Фордом больше не помогают – если я вообще хоть что-то понимаю, он устал меня слушать. Я сам устал себя слушать, но тишина всё еще слишком невыносима, когда не полнится молчаливым присутствием другого человека.
Поэтому в конце рабочего дня, попрощавшись с Сарой, я иду не как обычно домой, а в большой торговый центр в нескольких кварталах от больницы. Прогулка пешком неожиданно доставляет мне удовольствие. Я, наверное, отвык радоваться чему-либо просто так, без повода. Да и с поводом тоже. Окружающий город кажется незнакомым, по лицу гуляет ветер, и у ветра вкус закусочной на противоположной стороне улицы, а лица проходящих мимо людей ирреально живые.
Торговый центр сверкает шершавым кафелем, кондиционированным воздухом и хромированными перилами, девушка у информационной стойки, отвечая на мой вопрос, сообщает, что аудиотехника на третьем этаже, сразу направо. Следуя её указаниям, я поднимаюсь наверх, и останавливаюсь возле витрины с наушниками. На моем лице такая очевидная растерянность неискушенного в покупках человека, что ко мне сразу подходит продавец: вам подсказать что-нибудь? Да, говорю я. Мне нужны наушники. С шумоизоляцией. Чтобы даже пулеметной очереди не было слышно. Он хмыкает, и показывает мне огромные, словно авиационные, матово-черные «Сеннхайзеры». Вот, возьмите эти, одни из лучших, полное погружение в звук, можете мне поверить, я сам такими пользуюсь. И через них ничего не слышно? - уточняю. Совершенно ничего, продавец для пущей убедительности предлагает примерить. Я меряю - и правда, вокруг ушей словно воздвигают вакуумную сферу. Я их беру, - киваю, и парень достает из стеллажа запакованные; будете платить наличными? Да, конечно. Спасибо большое.
Затем, я направляюсь в соседний отдел, выбираю несколько видеоигр (Вам последние? Нет, пожалуйста, что-нибудь из проверенной классики) и, с чувством исполненного долга, возвращаюсь в квартиру. Наушники оказываются прекрасным приобретением – игры занимают всё пустое время по вечерам, а звук в «Сеннхайзерах» такой, что после того, как скинешь их, гудит голова, громко звенит в ушах, а тишина спальни принимается почти с благодарностью.
***
Вечером, когда исполняется ровно год со дня исчезновения Шерлока, подняв глаза от ноутбука (я был всецело поглощен очередной игровой новинкой), я внезапно обнаруживаю у себя в квартире Лестрейда. Он предлагает пойти напиться. Я знаю, говорит, у тебя тоже есть повод. Я соглашаюсь, повод есть, дерьмовый такой повод, гаже некуда. А у тебя что? Плохой день, отвечает инспектор, и глаза у него уставшие, красные, в них тоска и мутная злость.
Я больше ничего не спрашиваю, вижу, что ему не хочется поднимать эту тему, просто подхватываю куртку, и мы спускаемся вниз, к его машине.
В баре Лестрейд берет водку с лимоном, пьет залпом, морщится, закусывает, заказывает еще одну стопку. Я останавливаю выбор на виски и, перед тем как выпить, мысленно обращаюсь к Шерлоку. Не в первый раз, конечно, но впервые – так, с осознанием. Где бы ты ни был, Шерлок, пусть тебе будет хотя бы не скучно. Если они вообще существуют, небеса для таких, как ты.
Мы с Лестрейдом много пьем, но ни я, ни он не пьянеет.
В этот же вечер я знакомлюсь с Рейчел.
***
С Рейчел у нас странные отношения. Хотя, после Шерлока всё, что угодно покажется нормальным. Но, тем не менее, они странные. Мы, кажется, всё прекрасно друг о друге понимаем. Она – что мне не нужна постоянная женщина, я – что у неё, более чем вероятно, есть еще кто-то другой, но меня это совершенно не волнует. Нам вместе очень неплохо, со мной она такая, как ей хочется, я с ней могу быть очень простым, я больше не боюсь того, что кто-то может пострадать от моих привязанностей, это и правда очень просто. Она замечательно готовит, и почему-то мы всегда идем ко мне. Я никогда не был у неё дома, наверняка дело в её другом мужчине, но мы никогда это не обсуждаем, ведь оба всё прекрасно понимаем. Возможно, именно этот факт, в итоге, позволяет нам быть рядом такое количество времени.
Вот только за руки, как с Сарой, мы с ней никогда не держимся.
Слушай, однажды спрашивает Рейчел, сидя в моем кресле, поджимая под себя босые ноги и куря сигарету, а твой друг, Шерлок, он тебе не снится? Я поворачиваю к ней голову. А должен? – удивляюсь. Эм… Ну, не знаю. Я слышала, что такое бывает у тех, кто потерял друзей. Так что, снится? Нет, отвечаю, не снится. Почему? – она ляпнула явную глупость, но я не в обиде и пожимаю плечами.
Понятия не имею, говорю. Возможно, просто не хочет?..
У Рейчел хватает ума смущенно замолкнуть. Она тоже всё хорошо понимает, и через двадцать минут её уже нет в моей квартире.
А ведь я даже не заметил, когда квартира окончательно превратилась в мою, и только.
Наверное, я уже привык. Или забыл.
***
…В полдесятого вечера мне понадобился справочник по кожным паразитам. Он был в гостиной, но там же, как оказалось, был и Шерлок. Я подумал, было бы здорово воспринимать его так же, как и энциклопедию: есть себе и есть, стоит на полке – ну, или в данном случае, лежит на диване. Нужны знания – пожалуйста, вот тебе. Не нужны – можно и забыть о том, что такое присутствует в квартире. Еды, по крайней мере, они оба не просят.
Шерлок не обратил на мой приход никакого внимания, он увлеченно что-то втолковывал по скайпу, сидя в моих игровых наушниках с микрофоном. Мне стало неприятно, что он сидит в моих наушниках. Они не его, они мои. Они охраняли мою тишину. Он не имел права брать их без спроса. Я взял книгу из шкафа и подошел сзади к Шерлоку. Ноль реакции, хотя он видел меня в отсвечивающем темным фоне рабочего стола. Хотелось сдернуть наушники с его головы, но вместо этого я замер, и начал смотреть на его спину, хотя мог бы смотреть на отражение лица. Но мне не хотелось глядеть на отражение. Оно всегда врет. А спина была очень реальной. Обтянутая бежевой рубашкой, с проступающими позвонками. Очень шерлоковая спина. С того расстояния, где я стоял, я даже чувствовал её тепло, этой спины, возникшей только вчера вместе с её хозяином. Я положил ладонь на его правую лопатку, и слушал вибрацию его голоса через неё. Шерлок снова никак не отреагировал. Понятия не имею, что именно он говорил – я не усвоил ни слова. Просто под моей рукой вибрировал его голос, равномерно и низко, зуммм, пауза, зуммм, и я наконец увидел, что он жив. Жив, чертов мудак. Кажется, я произнес это вслух, я привык говорить с собой, потому что Шерлок обернулся, снял наушники и удивленно на меня посмотрел. Джон? – спросил он. Я убрал руку. Помолчал.
Чертов мудак, повторил я очень четко и вышел из комнаты.
***
Через определенный период молчания, когда я демонстративно готовил завтрак на одного человека и игнорировал попытки Шерлока общаться, мы все-таки поговорили. Ну, поговорили – это сильно сказано, говорил только Шерлок. Ты же понимаешь, убеждал он меня, дело в Мориарти, а я кивал, как будто у меня голова была на шарнире. Я ни при каких обстоятельствах не мог подвергать тебя опасности, пока не устранил его, втолковывал мне Шерлок, и я опять кивал. Я не хотел пропадать так надолго, я бы обязательно с тобой связался, если бы только мог, но у Мориарти повсюду информаторы, он бы узнал, и весь мой план полетел бы к чертям.
Чушь собачья.
Я сидел с отсутствующим лицом, и слушал его оправдания. Ты совсем не загорел, хотелось ответить, небось, был где-нибудь в Европе, во Франции или там, в Норвегии, под чужим именем, с чужим паспортом, ловил там, походя, мелких преступников, и местная полиция называла тебя сумасшедшим. Хотелось спросить, сколько языков ты знаешь, Шерлок? Для тебя же совсем не проблема очутиться в чужой языковой среде… И ведь абсолютно не изменился, за два с половиной года-то, я ожидал хоть чего-нибудь, но ты совершенно такой же, как и был, даже марку брюк не сменил.
Знаешь, в чем твоя проблема, Шерлок? – наконец, сказал я, устав его слушать. В чем же? В том, что тебе было для чего жить всё это время, ответил я, глядя на занавеску. А тебе? – спросил Шерлок в ответ. А мне – незачем.
***
Я в который раз перестал понимать, что происходит. Я уже и не надеялся жить по-другому, но нет, ему понадобилось снова перевернуть собой мою восстановленную систему ценностей. Я никак не мог привыкнуть к тому, что он снова есть. Я начал избегать его, потому что иначе гарантировано съехал бы с катушек: работал допоздна, брал дополнительные смены, ночевал в ординаторской, ночевал у Сары, она даже предложила переехать к ней на несколько недель, но я отказался, это было бы совсем малодушно. Я думал, мне нужно время, чтобы привыкнуть заново, но следовало признаться, что я просто-напросто бегал от Шерлока. Психоаналитик непременно сказал бы, что не от него, а как раз от себя, но, слава Богу, я больше не посещаю психоаналитика.
Понятно, что Шерлок не мог этого всего не заметить. Он делал постоянные попытки контакта, но я научился подгадывать время возвращения, чтобы его не было дома, или он уже спал. Мне не хотелось его видеть, а каждый раз, когда разминуться не получалось, я начинал испытывать чувство глухого и злобного раздражения.
Пожалуй, правда была в том, что я был смертельно на него обижен. За всё, что мне довелось по его милости испытать. А мой собственный кодекс чести подсказывал, что есть вещи, за которые не прощают.
… Шерлок даже попытался вернуть меня на крючок былого интереса. Он влетел ко мне в комнату, как обычно, резкий и увлекшийся. Джон, пойдем, мне нужна твоя помощь, новая серия убийств, мне позвонил Лестрейд, такого в Лондоне еще не было, это же превосходно! Я сидел на кровати и был занят оптимизацией своего рабочего расписания – то есть пытался расширить его до такой степени, чтобы укладываться в четыре-пять часов сна, и посмотрел на Шерлока с удивлением. Я занят, отозвался, и снова взял в руки карандаш. Шерлок приподнял брови. Но ты мне нужен, Джон. Хорошо, сказал я. Но я всё равно не пойду. Почему? – Шерлок подошел ближе и встал напротив, вплотную, так что если не поднимать глаз, взгляд утыкался в пуговицу на его рубашке, прямо в области солнечного сплетения. Пуговица была самая обычная, маленькая и черная, на две дырки, ничего интересного. Некоторое время я на неё смотрел, но потом пришлось ответить.
Не хочу.
Джон? – сказал Шерлок, и в его голосе я впервые почувствовал неуверенность. Я понял, что это был вопрос, и я даже понял, о чем он спрашивает. Только отвечать не хотел. Джон? – повторил Шерлок, и я почувствовал пальцы его правой руки у себя на скуле. Поднял голову. Встретился взглядом. Внутри нехорошо ёкнуло. Уйди, сказал я. Пальцы дрогнули, но не убрались. Уйди к черту, повторил я тверже, и глаза Шерлока сузились. Убирайся.
От его резкого разворота меня хлестнуло по колену полой плаща. Щека горела, внизу громко хлопнула дверь.
В расписании всё еще оставалось слишком много свободных часов.
***
Он поджидал меня с работы, я понял это сразу, едва зайдя в комнату. Его взгляд был слишком сосредоточен на мне, а кончики пальцев сложенных рук были направлены в мою сторону.
Нам надо поговорить, тебе не кажется? - заметил он вполне светским тоном, прохладно и очень спокойно. Если хочешь, так же выдержанно ответил я, и пошел разбирать пакеты с едой на кухню. Он последовал за мной, и я затылком чувствовал, как он прислонился к дверному косяку и скрестил руки. Ну? – обернулся я, закончив с пакетами. Джон, что с тобой происходит? Со мной - ничего особенного. Он хмыкнул. Давай без этого детского сада. Поговорим серьезно. Ладно, соглашаюсь я, будешь чай?
Он кивает, наверное думает, что за чаем беседа будет протекать более мирно. Глупости. Я всего лишь замерз после улицы.
Итак? – начинаю я, звякнув чашкой об столешницу. Итак, - он повторяет за мной, меня интересует, почему ты стал так странно ко мне относиться. Я понимаю, что у тебя идет процесс отторжения, и даже прекрасно осознаю, что вызван он именно моим долгим отсутствием, но ведь это еще не всё, я прав?
Да, подтверждаю я, отпив чаю. И? – Шерлок явно ждет последующих объяснений. Ну, добавляю я, да ты прав. Целиком и полностью, мне нечего больше сказать.
Губы Шерлока сужаются, а взгляд становится еще более цепким, чем секунду назад, хотя я был уверен, что это невозможно. Почему ты не пошел со мной, Джон? Ты был нужен мне.
Рука с чашкой начинает дрожать, и я перевожу взгляд на плиту, только бы не смотреть на Шерлока, с его рентгеновским взглядом. Хочу сказать, что это не его дело, и что он может катиться куда угодно со своими вопросами, хоть обратно к Мориарти. Ты был нужен мне, Джон. А был ли нужен, когда он два с половиной года мотался непонятно где, был ли я нужен тогда, или просто служил прикрытием для его мотивов? Неизменная совесть, которая так абстрактна, когда далеко, ах, я делаю это, чтобы защитить своего друга. Фанерный лист его человечности по имени Джон, которым он прикрывал то, что единственное, чем он руководствовался – неутихающий азарт ищейки, умного, тонкомордого пса по имени Шерлок.
Рука, в которой я держу чашку, дрожит, точно так же руки дрожали до того, как я встретился с ним. И если с этим не закончить, они будут дрожать и дальше. И я решаю сказать правду. Дело в том, Шерлок, что я не имею ни малейшего желания увидеть, как кто-нибудь еще всадит в тебя пулю, нож, что угодно еще, размозжит тебе голову, столкнет в реку, взорвет, отравит или покалечит. Не. Имею. Ни. Малейшего. Желания. Ясно?
Но ведь я выжил. - Его взгляд моментально из настороженного становится усталым. И вернулся.
Нет, Шерлок, возражаю. Ты умер там, в бассейне. Для меня ты умер. И мне понадобилось очень много времени, чтобы элементарно принять это.
Ты умер, Шерлок. А иногда два с половиной года, девятьсот четырнадцать дней, я считал, равняются «навсегда».
Но ведь я жив, повторяет Шерлок, и ты, Джон, тоже.
Я знаю. В этом-то и проблема.
***
Я (специально, чтобы Шерлок не мог услышать разговора) спускаюсь на улицу, набираю номер Рейчел и спрашиваю: слушай, ты сейчас свободна? Да, вполне, а что? Можно я к тебе приеду? И останусь на ночь? У тебя что-то случилось, беспокоится она. Нет, то есть да, то есть ничего серьезного, но мне очень нужно переночевать где-нибудь, не дома, так я могу приехать? Она вздыхает и говорит, да, можно, конечно приезжай. Поблагодарив, я кладу трубку и возвращаюсь в квартиру. Там всё ровно так же, как и пять минут назад, будто кто-то нажал на паузу – пар над моей чашкой, Шерлок ровно в той же позе, со скрещенными руками и сосредоточенным взглядом.
Шерлок, я ухожу. Куда это? – он вскидывает голову, от движения колышутся кудри. Неважно. Я просто ухожу. Совсем. Завтра кто-нибудь зайдет за моими вещами.
Джон?..
Я разворачиваюсь и убираюсь из 221б Бейкер-стрит как можно быстрее, слава Богу, мимо дома проезжает такси, оно останавливается по отчаянному взмаху моей руки.
Рейчел открывает мне дверь, она в халате, с растрепанными волосами, наверное я приехал раньше, чем она рассчитывала, но она обнимает меня тепло и немного взволнованно. Джон, что все-таки произошло, на тебе лица нет. Может, сделать тебе чаю? Нет, мотаю головой, у тебя нет ничего покрепче? Она растерянно оглядывается по сторонам, бормочет что-то про коньяк, лезет в шкафчик домашнего бара, гремит посудой, находит бутылку, наливает прямо в стакан, а затем крепко хватает меня за плечи, усаживает рядом с собой на диван, впихивает стакан мне в руки, и обнимает. И кладет голову мне на плечо. Рассказывай, милый.
Коньяк стекает по пищеводу, он горячий, неожиданно горький, макушка Рейчел касается моего подбородка, и у меня кривятся губы, не знаю от чего именно.
… Он живой, стоит передо мной, не собирается больше никуда деваться, ты понимаешь, он так говорит, что никуда и никогда, но он врёт, я видел ребят, которых отправляли домой из Афганистана оцинкованной посылкой, и они были гораздо живее его, ты ведь понимаешь? Он врёт, всё врет, он труп, сгинул, сгинул, погребен под обломками, похоронен в картонных коробках и пластиковых файлах, и Форд ему вместо надгробной плиты, и помянут, разве что не оплакан. Негде было плакать и не над кем, даже чертового трупа в полиэтиленовом мешке не было. Он мёртв, а ты, Рейчел, живая, и ты даже не представляешь себе, как это дьявольски хорошо. Ты понимаешь, Рейчел?..
Она понимает, она прижимает меня к себе, своими маленькими руками, и целует в глаза, нос, щеку, губы – куда попадет, и гладит по голове, как маленького, и она права, я бы сам себе не дал больше пяти лет, с этой из ниоткуда, как и Шерлок, взявшейся истерикой. И я не слышу звонка в дверь, только чувствую, как Рейчел вздрагивает, отстраняется, забирает свои чуткие руки, запахивает халат и выходит в коридор. Около минуты очень тихо, я даже успеваю оглянуться и впервые окинуть взглядом её квартиру, как Рейчел возвращается, с побелевшим лицом и пальцами, сжимающими воротник халата. К тебе пришли, Джон, бросает она, и уходит в еще одну дверь, наверняка, к себе в спальню.
Ко мне?.. Но это же ерунда, я не у себя дома, никто не знает её адреса… А затем из тени дверного проема появляется Шерлок, и одному Богу известно, как он меня нашел.
У неё есть другой мужчина, с ходу заявляет он вместо приветствия, да и какой в нем смысл, если мы виделись полчаса назад, действительно. Я знаю, говорю, и Шерлок удивленно застывает. Знаешь?.. Тогда… Мне неважно, перебиваю я его. Совершенно.
Шерлок молчит, а потом садится рядом на диван. Я замечаю, что у меня в руках всё еще находится стакан из-под коньяка, и опускаю его на пол.
Джон, ты не сможешь от меня постоянно бегать. Запросто, Шерлок. Он дергает уголком губ. И куда же ты убежишь в следующий раз? В другой город, другую страну, вернешься на линию фронта? Не глупи, Джон, я найду тебя где угодно. Придумаю куда, отвечаю. Куда-нибудь подальше. И что это даст? Ты же солдат, Джон, храбрый солдат, куда делась твоя храбрость?
Его слова меня злят, так злят, что я хочу вскочить на ноги, даже пытаюсь, но он хватает меня за руку, резко дергает обратно на диван, на себя, и подается вперед, близко-близко. Знаешь что, Джон, начинает он, и в его глазах откровенная издевка, а линию губ искажает самая саркастическая улыбка, которую я когда-либо у него встречал. Из нас двоих – труп именно ты. И я не выдерживаю. Я взрываюсь злобой, замахиваюсь, бью кулаком прямо в лицо. Его голова дергается в сторону, потом будет синяк, у меня всегда был сильный удар, я знаю.
А потом он улыбается, и в этой улыбке больше нет ничего странного. Она самая обычная. Шерлок дотрагивается до места удара двумя пальцами, чуть нажимает на кожу, едва заметно морщится, и говорит, пойдем, Джон. Я буду ждать тебя в машине. Пойдем, повторяет, обернувшись в дверях, и исчезает в полутемном парадном.
А я остаюсь на диване, с лихорадочно сжатым кулаком и колотящимся сердцем, и из-за другой двери выглядывает всё еще очень бледное лицо Рейчел, на котором выделяются только глаза, карие, тревожные. Я подхожу к ней, и пытаюсь сказать, что она не должна была терпеть эту сцену, что мне очень жаль, но ничего не выходит. Мы просто смотрим друг на друга, секунды бегут за секундами, и внезапно она делает из-за двери шаг ко мне, целует горько, как тот коньяк, обвивает руками и шепчет – иди, Джон.
И тут до меня внезапно доходит то, что сразу поняла Рейчел, едва увидев его на пороге. Он вернулся за мной. Вернулся из небытия, откуда-то из Европы, Франции или, может, Норвегии. Вернулся сюда, в квартиру моей девушки, выследив такси, в котором я уехал.
Ты мне нужен, Джон. Так значит, да?
Он будет по-прежнему подставляться под все пролетающие мимо пули, преследовать всех подвернувшихся под руку маньяков, а я буду по-прежнему беспокоиться за него, как это и происходило ранее.
Так было всё время, и так оно и будет.
Я понятия не имею, как это всё дальше будет.
Горло еще сильнее сдавливает, я могу только с благодарностью поцеловать Рейчел в ответ, разворачиваюсь и иду вслед за Шерлоком.
Я ведь всегда иду за ним.
URL комментария
Несколько понравившихся текстов.
Пишет Гость:
26.12.2011 в 06:43
Исполнение №0;
«И чувствует: любое из движений,
Опять сплетающихся в полумраке,
Подчинено таинственной игре
Какого-то неведомого бога»
(с) Х. Л. Борхес «Суббота»
Опять сплетающихся в полумраке,
Подчинено таинственной игре
Какого-то неведомого бога»
(с) Х. Л. Борхес «Суббота»
В этом человеке слишком много знакомых черт: глубокие морщины вокруг рта — прикосновение губ ко лбу, усталый отказ и едва слышный шёпот; тщательно уложенные волосы — медленный поворот головы и мягкость свежескошенной травы между пальцами; широкие ладони, но узкие запястья — резкий рывок, сменяющийся излишней осторожностью того, кто дотронулся до чужого… Джон точно уверен, что знает его.
Он не может ни вспомнить, ни забыть.
— Пора выбирать, на чьей вы стороне, доктор Ватсон.
Майкрофт Холмс выходит на улицу, делает глубокий — ненужный — вдох и закрывает глаза.
***
Джону шестнадцать, и, как и многие в этом возрасте, он не знает, что делать дальше. Старые, ржавеющие качели качаются с бьющим по ушам скрипом; — вперёд-назад, вперёд-назад — через два часа нужно будет вернуться домой: к добродушным подколкам Гарри, к понимающим родителям, которые готовы принять любой его выбор, но не полное отсутствие такового и к скучной домашней работе, не имеющей никакого смысла.
Надо что-то решать. Биология или литература? Единственные два предмета, которые ему хоть как-то нравятся.
Чёрт, ну почему у него такие девчоночьи интересы?
— Какая чушь. Наук для мужчин и наук для женщин не существует. Это не более чем предрассудок общества. Довольно глупый, осмелюсь заметить.
Джон резко вскидывает голову — от быстрого движения чёрный зонт и дорогущий костюм стоящего перед ним мужчины смазываются, превращаясь в тёмно-серое пятно. Лицо у него самое обычное, совсем непримечательное, однако в выражении глаз есть что-то, — яркое, хлёсткое, почти звериное — не позволяющее расслабиться.
Но гораздо страннее то, что Джон не слышал звук шагов и у него никогда не было привычки думать вслух. Откуда?..
— Это несущественно. — Незнакомец приближается к нему, встаёт почти вплотную; его ботинки касаются песка абсолютно бесшумно, и Джону становится по-настоящему страшно. Он видит человека, — средний рост, примерно сорок лет, ничего необычного — но чувствует, что всё гораздо сложнее.
— Не бойся, — низкий голос не успокаивает, а парализует. — Я последний, кого тебе стоит бояться. Ты прав, всё гораздо сложнее, но это тоже несущественно.
— А что существенно? — Вязкая слюна связывает язык и заставляет потерять половину слогов. Сглотнув, Джон повторяет: — Что существенно?
— Как ты смотришь на то, чтобы стать врачом? — незнакомец улыбается и наклоняет голову набок. — Поверь, ты будешь на своём месте. Разумеется, мои слова — всего лишь предложение. Выбор за тобой и только за тобой.
Врачом. Джон думал об этом, но решил, что такая профессия не для него. Однако… В спасении чужих жизней смысла больше, чем во всём остальном. У него будет своё место.
Непросто, но интересно и правильно. Да… Один из лучших вариантов. Если не лучший.
— Вот и славно. Рад, что всё так легко сложилось, — всё тише и тише. — Ты действительно ему подходишь.
— Кому?
Тёплые губы на мгновение касаются его лба, а серые глаза темнеют и как будто теплеют.
— Через много лет ты встретишь моего брата. Ты сразу узнаешь его, это будет несложно. Хорошенько запомни мои слова: он — самое дорогое, что у тебя будет.
***
За три года в Бартсе Джон ни разу не пожалел о своём решении. Пока что всё ограничивается узкими, сухими рамками теории, но даже запертый в четырёх стенах латыни и анатомии он чувствует, что сделал правильный выбор. Непростой, но интересный. А то, что происходит за границами университета, бывает интересным вдвойне.
Сладковатый дым химки гладит нёбо, обволакивает гортань, через трахею и бронхи попадает в лёгкие, заставляя кружиться и без того тяжёлую голову.
— Наслаждаешься жизнью?
Тот же зонт, тот же костюм, то же лицо.
— Вы ничуть не изменились.
— И никогда не изменюсь.
Джон не уверен, что расслышал, и хочет переспросить, но его перебивает громкий хохот Зака.
— Что, уже вольты пошли? Я ж говорил: классная вещь, штырит нереально.
— Твои друзья не видят меня, — в ответ на недоумённый взгляд тихо поясняет тот же голос. — Если хочешь поговорить, нам лучше отойти.
Желание переспрашивать тут же пропадает, потому что становится бессмысленным. Почти неразличимый в клубах дыма силуэт направляется в дальний угол, и Джон, немного помедлив, следует за ним.
— Что вам от меня нужно?
— Не бойся. Всё, что мне от тебя нужно, ты сделаешь по собственной воле. — Слабая улыбка делает обрамляющие губы морщины ещё глубже. — Я просто пришёл тебя проведать. И ещё раз убедиться в том, что ты подходишь.
— Ну простите, если разочаровал. — Курение травки в клубе, который широко известен своей политикой молчания и невмешательства, явно не лучший способ показать, что ты чему-то там подходишь, но Джону абсолютно наплевать.
Его раздражение разбивается об искренний смех.
— Поверь, я ничуть тебя не осуждаю. Молодость — прекрасная пора. Пользуйся своей свободой, пока есть возможность.
Неправильная реакция. Неправильная реакция, привлекательная до дрожи.
— Я вам нравлюсь?
— Да. — Широкие брови чуть опускаются. — Но не в этом контексте. Я знаю, о чём ты думаешь, Джон. Это плохая идея.
Джону так не кажется. От предложения воспользоваться своей свободой глупо отказываться.
Старшая сестра-лесбиянка — лучший способ задушить в зародыше какие-либо комплексы по поводу собственной «нетрадиционной» ориентации. То, что происходит за границами университета, уже не единожды было интересным вдвойне.
Он подаётся вперёд, слепо сжимает напряжённые плечи и обводит языком сжатые губы. Не дождавшись ответа, чуть прикусывает тонкую кожу зубами — чужие руки наконец-то приходят в движение, но вместо того, чтобы помочь, с силой отталкивают Джона назад.
— Ты принадлежишь не мне, — прерывистое дыхание — почти извинение.
— Я не принадлежу никому, кроме себя самого.
— Это не так.
Ему следовало бы задуматься, но после виски и химки Джон не хочет думать. Он просто хочет.
— Я вам нравлюсь. В чём проблема?
В полумраке серые глаза почему-то видны, почему-то выделяются; всё гораздо сложнее, и именно это — скрытая опасность, непонятная угроза — так привлекает. Именно в этом вся суть. Резкий, едва заметный глазу рывок — Джон врезается спиной в стену и слышит тихий, ласкающий ухо шёпот:
— Ты мне нравишься, но я не имею на тебя никакого права.
Неожиданно ставшие острожными пальцы забираются под рубашку, гладят живот, кончиками ногтей проходятся по позвоночнику. А потом расстёгивают ширинку.
Джон запрокидывает голову и упирается затылком в вовремя подставленную руку, которая тут же зарывается в волосы.
— Я выбрал тебя для другого.
Вторая рука начинает медленно ласкать его член. Чересчур размеренные движения, лёгкое прикосновение к головке — Джон нетерпеливо выгибается, но его удерживают на месте.
— И ни о чём не жалею.
Быстро, жёстко, яростно — наконец-то. Он, кажется, кричит, но его никто не слышит. Никто, кроме того, кем этот крик вызван и кому посвящён. Чужие губы — уверенные, настойчивые, с привкусом золы и зимнего ветра — сминают его собственные, чужой язык оставляет свой след везде, докуда может дотянуться.
Джон обхватывает руками склонённую шею и проводит ими по мягким, спутанным волосам.
— Тебе тоже не стоит.
Он кончает и только придя в себя вспоминает, что так и не узнал имени этого не-человека. Спрашивать поздно: когда он открывает глаза, рядом никого нет.
***
Они попали в засаду. Глупо, нелепо и абсолютно непредсказуемо. Их слишком мало, патроны давно на исходе, и Джон знает, что, несмотря на повязку с красным крестом и положения Женевской конвенции, через несколько минут его не станет.
Либо случайно, либо найдётся кто-то один...
Он успевает увидеть направленное на него дуло автомата и подумать о том, что перед уходом так и не поговорил с Гарри.
Летящие пули — прозрачные, неощутимые — останавливаются и повисают в воздухе за его спиной.
— Врачи состоят под защитой нейтралитета.
Костюм-тройка на поле боя выглядит страшнее, чем любая военная форма; презрительно сощуренные глаза и вытянутая рука — красноречивее слов.
Пули разворачиваются, описывают дугу и влетают прямо в открытый от удивления рот стрелявшего солдата.
Джон медленно выпрямляется.
— Что. Ты. Такое?
— Ты знаешь ответ.
Всё та же слабая улыбка, будто они до сих пор в прокуренном клубе, сам он — молод, глуп и слегка безумен, и ничего не изменилось.
Выбор за тобой. Собственная воля. Как же.
— Скоро всё закончится, Джон. Ты вернёшься в Лондон и пусть не сразу, но будешь счастлив. Я могу это обещать.
От первой их встречи до второй немногим меньше, чем от второй до нынешней. Но изменилось гораздо больше.
— Ты будешь счастлив. — Изменилось почти всё, и этого нельзя не заметить. — А обо мне не вспомнишь.
— Не смей, — Джон действительно знает ответ.
— Прости, Джон. Так будет лучше.
***
Серые глаза, скрытые полуопущенными веками, кажутся Джону очень знакомыми. Осенне-зимнее небо, сложенный из спиралей фрактал поднимающегося к потолку дыма и резко обрывающийся свист пули.
Он не может ни вспомнить, ни забыть.
— Афганистан или Ирак?
Настороженное удивление — первая нота идеально гармоничной симфонии.
— Что? — Всё остальное перестаёт иметь значение.
Он — самое дорогое, что у тебя будет.
На другом конце Лондона Майкрофт Холмс закрывает глаза.
URL комментария
Пишет Гость:
23.11.2010 в 04:28
Не вполне исполнение, а просто коротенький драббл в кач-ве разминки.
супермаркет
Завтра в четверть восьмого ты зайдешь в Теско, чтобы купить масло, клубнику и воду без газа. А еще имбирное печенье с шоколадной глазурью, хотя можно и без глазури. Ах да, и обезжиренное молоко. С тобой будет твой сосед, который вообще-то всегда отправляет за покупками тебя, но в этот раз согласится составить тебе компанию.
Такой уж завтра будет необычный вечер. Тем более, что супермаркет все равно вам по дороге.
Вы вдвоем зайдете в переполненный Теско, и кто-то будет старательно толкать тебя в спину тележкой, кто-то наступит тебе на ногу, и еще раз наступит, и еще, а длинноногая блондинка в легкмысленном мини огреет тебя крекерами и неожиданно обзовет диплодоком, и ты решишь с завтрашнего дня тоже стать социопатом.
Потом ты с обезжиренным молоком и раздраженным соседом отстоишь в бесконечной очереди в экспресс-кассу, справа будет отчаянно визжать чей-то младенец, слева будет отчаянно визжать в свой айфон-4 длинноногая блондинка,и будет невероятно жарко, и корзина с продуктами будет оттягивать руку, а сосед будет кривить губы в презрительной усмешке, а потом, без десяти восемь, без предупреждения, твой сосед вдруг резко толкнет тебя прямо на красивую рождественскую инсталляцию с участием фасоли и корнишонов, и вы вместе рухнете на пол в овощном отделе под крики "Никому не двигаться!"
Ты сначала подумаешь, что это тебе снится, или это шутка, или ты смотришь кино, но напряженное лицо твоего соседа и корнишоны убедят тебя, что все реально.
Завтра в восемь часов вечера щуплый парень в маске расстреляет из винтовки видеокамеры, а его подельник приставит пистолет к голове молоденькой кассирши и потребует все наличные деньги.
Завтра грабители пообещают никого не трогать, если выполнят их требования, и ты наконец сумеешь вдохнуть, и тебе будет только ужасно обидно,ведь уже подходила ваша очередь.
За опрокинутыми полками вас будет не особенно видно, а молоденькая кассирша поверит словам преступников и послушно отдаст всю выручку, потому что дома ее ждет младший брат с последней главой "Гарри Поттера", и ей ни в коем случае нельзя умирать, не почитав ему на ночь.
Вас не будет видно за опрокинутыми полками, и ты сумеешь выдохнуть, а потом заметишь, что винтовка в руках одного из грабителей - это R93 Blaser с оптическим прицелом, и тогда ты по-настоящему испугаешься.
И перед тем как ты по-настоящему испугаешься, перед тем, как у тебя съедет крыша от страха, перед тем, как ты встанешь во весь рост, отвлекая на себя внимания, потому что эти ребята прошли Афганистан, и они-то точно не в себе, и им точно не нужна дневная выручка Теско; просто никто не выйдет отсюда живым, и ты, кажется, единственный, кто это осознает, и ты должен, ну просто должен что-то сделать; и за минуту до того, как в тебя выстрелят из R93 Blaser, и тебе не будет больно, но просто станет темно, за минуту до этого- ведь вас не видно за опрокинутыми полками, а у тебя, однозначно, съехала крыша- ты наклоняешься к своему соседу и целуешь его в губы. Потому что вы можете не выйти отсюда, а тебе всегда хотелось это сделать.
Потом ты выпрямишься во весь рост, щелкнет затвор, и в восемь часов вечера мир погрузится во тьму.
-Шерлок, у нас закончилось молоко. Может, зайдем в Теско?
URL комментариясупермаркет
Завтра в четверть восьмого ты зайдешь в Теско, чтобы купить масло, клубнику и воду без газа. А еще имбирное печенье с шоколадной глазурью, хотя можно и без глазури. Ах да, и обезжиренное молоко. С тобой будет твой сосед, который вообще-то всегда отправляет за покупками тебя, но в этот раз согласится составить тебе компанию.
Такой уж завтра будет необычный вечер. Тем более, что супермаркет все равно вам по дороге.
Вы вдвоем зайдете в переполненный Теско, и кто-то будет старательно толкать тебя в спину тележкой, кто-то наступит тебе на ногу, и еще раз наступит, и еще, а длинноногая блондинка в легкмысленном мини огреет тебя крекерами и неожиданно обзовет диплодоком, и ты решишь с завтрашнего дня тоже стать социопатом.
Потом ты с обезжиренным молоком и раздраженным соседом отстоишь в бесконечной очереди в экспресс-кассу, справа будет отчаянно визжать чей-то младенец, слева будет отчаянно визжать в свой айфон-4 длинноногая блондинка,и будет невероятно жарко, и корзина с продуктами будет оттягивать руку, а сосед будет кривить губы в презрительной усмешке, а потом, без десяти восемь, без предупреждения, твой сосед вдруг резко толкнет тебя прямо на красивую рождественскую инсталляцию с участием фасоли и корнишонов, и вы вместе рухнете на пол в овощном отделе под крики "Никому не двигаться!"
Ты сначала подумаешь, что это тебе снится, или это шутка, или ты смотришь кино, но напряженное лицо твоего соседа и корнишоны убедят тебя, что все реально.
Завтра в восемь часов вечера щуплый парень в маске расстреляет из винтовки видеокамеры, а его подельник приставит пистолет к голове молоденькой кассирши и потребует все наличные деньги.
Завтра грабители пообещают никого не трогать, если выполнят их требования, и ты наконец сумеешь вдохнуть, и тебе будет только ужасно обидно,ведь уже подходила ваша очередь.
За опрокинутыми полками вас будет не особенно видно, а молоденькая кассирша поверит словам преступников и послушно отдаст всю выручку, потому что дома ее ждет младший брат с последней главой "Гарри Поттера", и ей ни в коем случае нельзя умирать, не почитав ему на ночь.
Вас не будет видно за опрокинутыми полками, и ты сумеешь выдохнуть, а потом заметишь, что винтовка в руках одного из грабителей - это R93 Blaser с оптическим прицелом, и тогда ты по-настоящему испугаешься.
И перед тем как ты по-настоящему испугаешься, перед тем, как у тебя съедет крыша от страха, перед тем, как ты встанешь во весь рост, отвлекая на себя внимания, потому что эти ребята прошли Афганистан, и они-то точно не в себе, и им точно не нужна дневная выручка Теско; просто никто не выйдет отсюда живым, и ты, кажется, единственный, кто это осознает, и ты должен, ну просто должен что-то сделать; и за минуту до того, как в тебя выстрелят из R93 Blaser, и тебе не будет больно, но просто станет темно, за минуту до этого- ведь вас не видно за опрокинутыми полками, а у тебя, однозначно, съехала крыша- ты наклоняешься к своему соседу и целуешь его в губы. Потому что вы можете не выйти отсюда, а тебе всегда хотелось это сделать.
Потом ты выпрямишься во весь рост, щелкнет затвор, и в восемь часов вечера мир погрузится во тьму.
-Шерлок, у нас закончилось молоко. Может, зайдем в Теско?
Пишет Гость:
05.06.2011 в 15:57
заявка 8.2, возвращение Шерлока... Название: Distraction Автор: Eliah
***
Я смотрел вечерние новости, когда он вернулся. Зашел в квартиру, как ни в чем не бывало, такой же бледный, встрепанный, с теми же выступающими скулами. В таком же, как и всегда, одуряюще дорогом костюме – я за версту чуял его стоимость, и в, мать его, розовой рубашке. Розовой! Не такого цвета, как тот мерзкий пластиковый чемодан, но тем не менее. Долбанный яппи. Как будто я и не видел его два с половиной года. Вернулся – так просто, будто ничего и не было. И так же просто сказал, здравствуй, Джон.
Я смотрел на него, как на мираж. Как ту самую телевизионную передачу. Шерлок больше ничего не произнес, просто прошел в гостиную и бросил пиджак в соседнее кресло. А у меня в груди внезапно стало пусто и очень холодно. Я не верил. Два с половиной года… Девятьсот четырнадцать дней, я считал. И – так просто?
Он подошел ко мне, медленно, внимательно глядя, наблюдая за моей реакцией, гениальный детектив. Видимо, хотел что-то сказать, я видел, как его губы шевельнулись. Я встал, и ушел к себе наверх, в спальню. Сел на кровать, взял в руки телефон. Всё еще тот самый, подаренный Гарри, с царапиной на дисплее, который я так и не удосужился поменять. Позвонил Рейчел, и сообщил, что ей не следует больше приходить ко мне в квартиру, если что, я сам к ней заеду. Почему? Ну, мой сосед вернулся. Тот, которого ты считал убитым? Да.
Больше она ничего не сказала, и я тоже больше не стал ей ничего говорить.
Я положил телефон на тумбочку, ровно туда, где он лежал до этого. Посмотрел в окно – там было сыро и коричнево от искаженного красным кирпичом фонарного света.
Пожалуй, у меня был шок.
***
…Всё утро я искал зубную щетку. Это чушь, я знаю, что ставил её в стаканчик возле зеркала, но наутро она пропала. Пришлось перерыть всю квартиру, залезть под ванную, пошарить между диванными подушками, для того, чтобы найти её потом в холодильнике, за кочаном капусты. Понятия не имею, как она там оказалась. Я не помню, чтобы клал её туда. Я вообще не помню, открывал ли я холодильник. Последние три недели дни идут сами по себе, без моего участия. Я только хожу, ем, разговариваю, сплю, моюсь, смотрю телевизор, лихорадочно кидаюсь к телефону на каждую пришедшую смс, и всё прислушиваюсь, нет ли шагов Шерлока на лестнице, не мелькает ли его тень где-нибудь на улице. Я уверен, он даст о себе знать, как только сможет.
Шерлока нет уже три недели, и всё, что я знаю – это то, что его нет три недели.
***
Я, наконец, решил спрятать вещи Шерлока. Полгода – слишком много для любого рода иллюзий. Даже для тех, которые включают в себя явление Христа народу. Я спустился на улицу, купил в магазине складную картонную коробку фирмы «Donau» и, вернувшись, методично начал складывать в неё всё, что принадлежало ему. Вниз уложил ноутбук, свернул провода от него, положил рядом. Сверху – звякающую связку отмычек, несколько луп, набор инструментов. Потом сходил в ванную, забрал оттуда его зубную щетку, бритву, полотенце; тоже сложил в коробку. Зашел на кухню, поставил чайник. Пока он закипал, собрал отовсюду бумаги Шерлока – распечатки, заметки, фотографии, газетные вырезки. В большинстве этих дел я принимал участие. Пришлось пойти, выключить чайник, и еще раз сходить на улицу – за второй коробкой, а также десятком пластиковых папок с файлами. Дома, я рассортировал всё по делам и хронологии, поместил каждый лист в хрустящий файл, свалил все папки во втором ящике, и отнес ящики в спальню к Шерлоку. Посидел немного у него на кровати, глядя на лежащую поверх документов подушку с британским флагом. Встал, и отнес её обратно в гостиную. Мне показалось, что если я запру в нежилой больше комнате эту подушку, то в гостиной уже не останется ничего, что могло бы показать, что Шерлок тоже здесь жил. Как если бы я изгнал из квартиры даже память о нем.
Впрочем, череп я тоже оставил. Мы с ним теперь большие друзья, я назвал его Форд и иногда разговариваю с ним по вечерам. Форд на меня смотрит внимательно, и я готов поклясться, что выражение кости у него иногда делается сочувствующим.
Он единственный, с кем я могу нормально сейчас поговорить. В его пустых глазницах нет того раздражающе жалостливого выражения, которое я теперь вижу у всех поголовно, включая Андерсона.
Форд не соболезнует мне. Он просто молча слушает, и я ему благодарен.
Здравствуй, Форд. Ну что, у нас снова вечер?..
***
Дошло до того, что Майкрофт принес мне собаку. Черного и лохматого четырехмесячного щенка, с узкой мордой и длинными ушами. Собака должна тебя отвлечь, заверил он меня. У пса были карие глаза. Если бы Майрофт хотел надо мной еще больше поиздеваться, ему следовало найти сероглазого. Я так и заявил ему, Майкрофт в ответ странно на меня посмотрел.
Собаку я попробовал назвать Шерлоком. Шерлок глядел на меня снизу вверх умным взглядом, тряс ушастой головой, я даже добросовестно водил его гулять два раза в день, но через неделю вернул щенка обратно. На вопрос почему, невнятно ответил, что мы бы не ужились. Это правда. Я начал разговаривать с собакой так, как говорил бы с настоящим Шерлоком. Я понял, что скоро начну сходить с ума.
Когда я уходил из кабинета Майкрофта, Шерлок на поводке жалобно заскулил. Я аккуратно прикрыл за собой дверь. На душе было удивительно погано.
***
Сара уговорила меня купить картину. Она вытаскивает меня на Блумсберри, погулять и, как она сама выражается, «проветрить уши». Мы заходим сначала в книжный, берем несколько переводных романов с испанского, тебе ведь нравятся испанские писатели, Джон? Из испанских я знаю только Сервантеса, хмыкаю я, но это ничуть не мешает мне быть о них априори хорошего мнения. Тогда почитай один из этих, она сует мне в руки книгу. Непременно, говорю я, но даже не гляжу на обложку. Только не забудь, ладно? Я заверяю её, что никогда в жизни. Сара, не стесняясь, берет меня за руку, и мы долго ходим по пешеходной части Блумсберри. В том, что она взяла меня за руку, нет ничего романтического, хоть мы наверняка и выглядим, как настоящая парочка. Иногда люди берутся за руки просто потому, что так проще быть рядом.
Смотри, галерея, внезапно восклицает Сара, и предлагает – давай зайдем. Почему бы и нет, соглашаюсь я, и мы действительно заходим. Она долго присматривается к картинам, объясняет мне про современное искусство и сообщает, что ей больше нравится, например, ранний Климт, еще когда он писал импрессионистские полотна. Я вынужден признаться, что ничего не знаю о Климте, кроме того, что он, кажется, австриец. Она смеется, и говорит, что это совершенно неважно, и показывает одну картину на стене. Она небольшая, асфальтно-серая, слева на ней распускается и тянется вверх зеленый росток, а по остальному пространству полотна разбросаны тонкие витые линии, исполненные неяркими красками. Как тебе, спрашивает Сара. Я долго смотрю, а потом говорю, что картина хорошая. От неё остается приятное, светлое впечатление. А знаешь почему, говорит она. Потому что вы с ней похожи, с этой картиной. Чем же? – удивляюсь. Тем, что вы оба пытаетесь жить на асфальтно-сером фоне.
Мне нечего ей на это ответить.
В результате, я забираю картину домой, предварительно изрядно поторговавшись с продавцом. Показываю её Форду и вешаю как раз поверх пулевых дыр, образующих смайлик.
Потом иду в комнату Шерлока и аккуратно складываю все рубашки в его шкафу. Не знаю, зачем я это делаю. Возможно, мне стыдно за то, что я только что занавесил картиной еще одно воспоминание о нем.
Рубашки Шерлока даже на ощупь очень дорогие, и едва слышно пахнут одеколоном. Я сортирую их по цветам, каждый цвет кладу на определенную полку. Долго стою, глядя на весь этот стерильный порядок, и со злостью хлопаю дверцей шкафа.
Я по-прежнему убираю в его комнате каждую неделю.
***
Я часто думал о том, как исчез Шерлок (даже в мыслях я не позволял себе считать, что он умер), хотя чаще я, пожалуй, запрещал себе вообще думать об этом. Все было слишком быстро. Слишком продуманно со стороны Шерлока.
Пистолет, направленный на содранную с меня бомбу. Удивленное лицо Мориарти и я, слишком медлительный для того, чтобы хоть что-то сообразить. И слова Шерлока, Джим, детка, мы разберемся с тобой так, как ты хочешь. Но только вдвоем. Джон должен уйти, и уйти живым. Я резко вдыхаю, набираю в грудь воздуха для того, чтобы возразить, но Джим опережает меня, его лицо расползается в улыбке, и эта улыбка настолько дикая, что дыхание обрывается. Конечно, Шерлок, мой дорогой, как скажешь. Джон уйдет живым, а мы с тобой еще поиграем… Я больше не смотрю на Мориарти, смотрю только на Шерлока, он поворачивает ко мне голову, ни на дюйм не отводя руки с пистолетом, и я читаю в его глазах твердое решение. Уходи, говорят мне его глаза. Уходи, быстро, как только можешь, я и сам справлюсь, без тебя мне будет проще. Я даже не успеваю открыть рот, чтобы возразить, а его взгляд становится еще настойчивее. Пожалуйста, говорит он, Джон, пожалуйста, уйди.
И я ухожу, а в голове бьется это горькое «мне без тебя проще». Ну конечно, конечно. Я понимаю его. Когда не за кого беспокоиться, стрелять совсем не страшно.
На нетвердых ногах скатываюсь вниз по лестнице, на улицу, и едва успеваю набрать Лестрейда, когда бассейн взрывается. Волной меня подкидывает и впечатывает в асфальт, телефон вылетает из рук на середину улицы, но почему-то не разбивается, по лицу течет кровь, а я поднимаюсь и вижу, как здание полыхает. Там же Шерлок, там, внутри, черт возьми, Шерлок! Тело делает рывок вперед, к огню, но кто-то хватает меня за руки, заламывает их, не дает мне бежать, это Лестрейд, он оказывается здесь едва ли не раньше, чем я успел позвонить ему, наверняка это Шерлок подстраховался, кто же еще… Вокруг неистово воют полицейские сирены и сирены Скорой помощи, суетятся люди, а меня крепко держат, всаживают иглу в плечо, это небось успокоительное, как же они не понимают, там Шерлок, он сгорит, пустите.
Мне остается только смотреть, как догорает здание, очень жарко, смрад стоит неимоверный, и черный-черный дым, а мне остается только смотреть.
Позже, внутри не находят даже костей, там только пепел.
И Майкрофт, который кладет мне руку на плечо.
Я сбрасываю руку, сажусь в кэб и уезжаю домой. Я не верю в то, что произошло.
…Я часто думал о том, сколько может человек прожить на голом чувстве вины, без примеси других эмоций. Все давали разные ответы – книги одно, знакомые другое, интернет и журналы – третье.
Но опыт подсказывает мне, что бесконечно долго.
***
Однажды я заметил, что в квартире слишком тихо – так тихо, что даже беспрерывно бурчащий телевизор не перекрывает стук моего собственного сердца, а только выделяет его в общей гулкой тишине пустого помещения. И разговоры с Фордом больше не помогают – если я вообще хоть что-то понимаю, он устал меня слушать. Я сам устал себя слушать, но тишина всё еще слишком невыносима, когда не полнится молчаливым присутствием другого человека.
Поэтому в конце рабочего дня, попрощавшись с Сарой, я иду не как обычно домой, а в большой торговый центр в нескольких кварталах от больницы. Прогулка пешком неожиданно доставляет мне удовольствие. Я, наверное, отвык радоваться чему-либо просто так, без повода. Да и с поводом тоже. Окружающий город кажется незнакомым, по лицу гуляет ветер, и у ветра вкус закусочной на противоположной стороне улицы, а лица проходящих мимо людей ирреально живые.
Торговый центр сверкает шершавым кафелем, кондиционированным воздухом и хромированными перилами, девушка у информационной стойки, отвечая на мой вопрос, сообщает, что аудиотехника на третьем этаже, сразу направо. Следуя её указаниям, я поднимаюсь наверх, и останавливаюсь возле витрины с наушниками. На моем лице такая очевидная растерянность неискушенного в покупках человека, что ко мне сразу подходит продавец: вам подсказать что-нибудь? Да, говорю я. Мне нужны наушники. С шумоизоляцией. Чтобы даже пулеметной очереди не было слышно. Он хмыкает, и показывает мне огромные, словно авиационные, матово-черные «Сеннхайзеры». Вот, возьмите эти, одни из лучших, полное погружение в звук, можете мне поверить, я сам такими пользуюсь. И через них ничего не слышно? - уточняю. Совершенно ничего, продавец для пущей убедительности предлагает примерить. Я меряю - и правда, вокруг ушей словно воздвигают вакуумную сферу. Я их беру, - киваю, и парень достает из стеллажа запакованные; будете платить наличными? Да, конечно. Спасибо большое.
Затем, я направляюсь в соседний отдел, выбираю несколько видеоигр (Вам последние? Нет, пожалуйста, что-нибудь из проверенной классики) и, с чувством исполненного долга, возвращаюсь в квартиру. Наушники оказываются прекрасным приобретением – игры занимают всё пустое время по вечерам, а звук в «Сеннхайзерах» такой, что после того, как скинешь их, гудит голова, громко звенит в ушах, а тишина спальни принимается почти с благодарностью.
***
Вечером, когда исполняется ровно год со дня исчезновения Шерлока, подняв глаза от ноутбука (я был всецело поглощен очередной игровой новинкой), я внезапно обнаруживаю у себя в квартире Лестрейда. Он предлагает пойти напиться. Я знаю, говорит, у тебя тоже есть повод. Я соглашаюсь, повод есть, дерьмовый такой повод, гаже некуда. А у тебя что? Плохой день, отвечает инспектор, и глаза у него уставшие, красные, в них тоска и мутная злость.
Я больше ничего не спрашиваю, вижу, что ему не хочется поднимать эту тему, просто подхватываю куртку, и мы спускаемся вниз, к его машине.
В баре Лестрейд берет водку с лимоном, пьет залпом, морщится, закусывает, заказывает еще одну стопку. Я останавливаю выбор на виски и, перед тем как выпить, мысленно обращаюсь к Шерлоку. Не в первый раз, конечно, но впервые – так, с осознанием. Где бы ты ни был, Шерлок, пусть тебе будет хотя бы не скучно. Если они вообще существуют, небеса для таких, как ты.
Мы с Лестрейдом много пьем, но ни я, ни он не пьянеет.
В этот же вечер я знакомлюсь с Рейчел.
***
С Рейчел у нас странные отношения. Хотя, после Шерлока всё, что угодно покажется нормальным. Но, тем не менее, они странные. Мы, кажется, всё прекрасно друг о друге понимаем. Она – что мне не нужна постоянная женщина, я – что у неё, более чем вероятно, есть еще кто-то другой, но меня это совершенно не волнует. Нам вместе очень неплохо, со мной она такая, как ей хочется, я с ней могу быть очень простым, я больше не боюсь того, что кто-то может пострадать от моих привязанностей, это и правда очень просто. Она замечательно готовит, и почему-то мы всегда идем ко мне. Я никогда не был у неё дома, наверняка дело в её другом мужчине, но мы никогда это не обсуждаем, ведь оба всё прекрасно понимаем. Возможно, именно этот факт, в итоге, позволяет нам быть рядом такое количество времени.
Вот только за руки, как с Сарой, мы с ней никогда не держимся.
Слушай, однажды спрашивает Рейчел, сидя в моем кресле, поджимая под себя босые ноги и куря сигарету, а твой друг, Шерлок, он тебе не снится? Я поворачиваю к ней голову. А должен? – удивляюсь. Эм… Ну, не знаю. Я слышала, что такое бывает у тех, кто потерял друзей. Так что, снится? Нет, отвечаю, не снится. Почему? – она ляпнула явную глупость, но я не в обиде и пожимаю плечами.
Понятия не имею, говорю. Возможно, просто не хочет?..
У Рейчел хватает ума смущенно замолкнуть. Она тоже всё хорошо понимает, и через двадцать минут её уже нет в моей квартире.
А ведь я даже не заметил, когда квартира окончательно превратилась в мою, и только.
Наверное, я уже привык. Или забыл.
***
…В полдесятого вечера мне понадобился справочник по кожным паразитам. Он был в гостиной, но там же, как оказалось, был и Шерлок. Я подумал, было бы здорово воспринимать его так же, как и энциклопедию: есть себе и есть, стоит на полке – ну, или в данном случае, лежит на диване. Нужны знания – пожалуйста, вот тебе. Не нужны – можно и забыть о том, что такое присутствует в квартире. Еды, по крайней мере, они оба не просят.
Шерлок не обратил на мой приход никакого внимания, он увлеченно что-то втолковывал по скайпу, сидя в моих игровых наушниках с микрофоном. Мне стало неприятно, что он сидит в моих наушниках. Они не его, они мои. Они охраняли мою тишину. Он не имел права брать их без спроса. Я взял книгу из шкафа и подошел сзади к Шерлоку. Ноль реакции, хотя он видел меня в отсвечивающем темным фоне рабочего стола. Хотелось сдернуть наушники с его головы, но вместо этого я замер, и начал смотреть на его спину, хотя мог бы смотреть на отражение лица. Но мне не хотелось глядеть на отражение. Оно всегда врет. А спина была очень реальной. Обтянутая бежевой рубашкой, с проступающими позвонками. Очень шерлоковая спина. С того расстояния, где я стоял, я даже чувствовал её тепло, этой спины, возникшей только вчера вместе с её хозяином. Я положил ладонь на его правую лопатку, и слушал вибрацию его голоса через неё. Шерлок снова никак не отреагировал. Понятия не имею, что именно он говорил – я не усвоил ни слова. Просто под моей рукой вибрировал его голос, равномерно и низко, зуммм, пауза, зуммм, и я наконец увидел, что он жив. Жив, чертов мудак. Кажется, я произнес это вслух, я привык говорить с собой, потому что Шерлок обернулся, снял наушники и удивленно на меня посмотрел. Джон? – спросил он. Я убрал руку. Помолчал.
Чертов мудак, повторил я очень четко и вышел из комнаты.
***
Через определенный период молчания, когда я демонстративно готовил завтрак на одного человека и игнорировал попытки Шерлока общаться, мы все-таки поговорили. Ну, поговорили – это сильно сказано, говорил только Шерлок. Ты же понимаешь, убеждал он меня, дело в Мориарти, а я кивал, как будто у меня голова была на шарнире. Я ни при каких обстоятельствах не мог подвергать тебя опасности, пока не устранил его, втолковывал мне Шерлок, и я опять кивал. Я не хотел пропадать так надолго, я бы обязательно с тобой связался, если бы только мог, но у Мориарти повсюду информаторы, он бы узнал, и весь мой план полетел бы к чертям.
Чушь собачья.
Я сидел с отсутствующим лицом, и слушал его оправдания. Ты совсем не загорел, хотелось ответить, небось, был где-нибудь в Европе, во Франции или там, в Норвегии, под чужим именем, с чужим паспортом, ловил там, походя, мелких преступников, и местная полиция называла тебя сумасшедшим. Хотелось спросить, сколько языков ты знаешь, Шерлок? Для тебя же совсем не проблема очутиться в чужой языковой среде… И ведь абсолютно не изменился, за два с половиной года-то, я ожидал хоть чего-нибудь, но ты совершенно такой же, как и был, даже марку брюк не сменил.
Знаешь, в чем твоя проблема, Шерлок? – наконец, сказал я, устав его слушать. В чем же? В том, что тебе было для чего жить всё это время, ответил я, глядя на занавеску. А тебе? – спросил Шерлок в ответ. А мне – незачем.
***
Я в который раз перестал понимать, что происходит. Я уже и не надеялся жить по-другому, но нет, ему понадобилось снова перевернуть собой мою восстановленную систему ценностей. Я никак не мог привыкнуть к тому, что он снова есть. Я начал избегать его, потому что иначе гарантировано съехал бы с катушек: работал допоздна, брал дополнительные смены, ночевал в ординаторской, ночевал у Сары, она даже предложила переехать к ней на несколько недель, но я отказался, это было бы совсем малодушно. Я думал, мне нужно время, чтобы привыкнуть заново, но следовало признаться, что я просто-напросто бегал от Шерлока. Психоаналитик непременно сказал бы, что не от него, а как раз от себя, но, слава Богу, я больше не посещаю психоаналитика.
Понятно, что Шерлок не мог этого всего не заметить. Он делал постоянные попытки контакта, но я научился подгадывать время возвращения, чтобы его не было дома, или он уже спал. Мне не хотелось его видеть, а каждый раз, когда разминуться не получалось, я начинал испытывать чувство глухого и злобного раздражения.
Пожалуй, правда была в том, что я был смертельно на него обижен. За всё, что мне довелось по его милости испытать. А мой собственный кодекс чести подсказывал, что есть вещи, за которые не прощают.
… Шерлок даже попытался вернуть меня на крючок былого интереса. Он влетел ко мне в комнату, как обычно, резкий и увлекшийся. Джон, пойдем, мне нужна твоя помощь, новая серия убийств, мне позвонил Лестрейд, такого в Лондоне еще не было, это же превосходно! Я сидел на кровати и был занят оптимизацией своего рабочего расписания – то есть пытался расширить его до такой степени, чтобы укладываться в четыре-пять часов сна, и посмотрел на Шерлока с удивлением. Я занят, отозвался, и снова взял в руки карандаш. Шерлок приподнял брови. Но ты мне нужен, Джон. Хорошо, сказал я. Но я всё равно не пойду. Почему? – Шерлок подошел ближе и встал напротив, вплотную, так что если не поднимать глаз, взгляд утыкался в пуговицу на его рубашке, прямо в области солнечного сплетения. Пуговица была самая обычная, маленькая и черная, на две дырки, ничего интересного. Некоторое время я на неё смотрел, но потом пришлось ответить.
Не хочу.
Джон? – сказал Шерлок, и в его голосе я впервые почувствовал неуверенность. Я понял, что это был вопрос, и я даже понял, о чем он спрашивает. Только отвечать не хотел. Джон? – повторил Шерлок, и я почувствовал пальцы его правой руки у себя на скуле. Поднял голову. Встретился взглядом. Внутри нехорошо ёкнуло. Уйди, сказал я. Пальцы дрогнули, но не убрались. Уйди к черту, повторил я тверже, и глаза Шерлока сузились. Убирайся.
От его резкого разворота меня хлестнуло по колену полой плаща. Щека горела, внизу громко хлопнула дверь.
В расписании всё еще оставалось слишком много свободных часов.
***
Он поджидал меня с работы, я понял это сразу, едва зайдя в комнату. Его взгляд был слишком сосредоточен на мне, а кончики пальцев сложенных рук были направлены в мою сторону.
Нам надо поговорить, тебе не кажется? - заметил он вполне светским тоном, прохладно и очень спокойно. Если хочешь, так же выдержанно ответил я, и пошел разбирать пакеты с едой на кухню. Он последовал за мной, и я затылком чувствовал, как он прислонился к дверному косяку и скрестил руки. Ну? – обернулся я, закончив с пакетами. Джон, что с тобой происходит? Со мной - ничего особенного. Он хмыкнул. Давай без этого детского сада. Поговорим серьезно. Ладно, соглашаюсь я, будешь чай?
Он кивает, наверное думает, что за чаем беседа будет протекать более мирно. Глупости. Я всего лишь замерз после улицы.
Итак? – начинаю я, звякнув чашкой об столешницу. Итак, - он повторяет за мной, меня интересует, почему ты стал так странно ко мне относиться. Я понимаю, что у тебя идет процесс отторжения, и даже прекрасно осознаю, что вызван он именно моим долгим отсутствием, но ведь это еще не всё, я прав?
Да, подтверждаю я, отпив чаю. И? – Шерлок явно ждет последующих объяснений. Ну, добавляю я, да ты прав. Целиком и полностью, мне нечего больше сказать.
Губы Шерлока сужаются, а взгляд становится еще более цепким, чем секунду назад, хотя я был уверен, что это невозможно. Почему ты не пошел со мной, Джон? Ты был нужен мне.
Рука с чашкой начинает дрожать, и я перевожу взгляд на плиту, только бы не смотреть на Шерлока, с его рентгеновским взглядом. Хочу сказать, что это не его дело, и что он может катиться куда угодно со своими вопросами, хоть обратно к Мориарти. Ты был нужен мне, Джон. А был ли нужен, когда он два с половиной года мотался непонятно где, был ли я нужен тогда, или просто служил прикрытием для его мотивов? Неизменная совесть, которая так абстрактна, когда далеко, ах, я делаю это, чтобы защитить своего друга. Фанерный лист его человечности по имени Джон, которым он прикрывал то, что единственное, чем он руководствовался – неутихающий азарт ищейки, умного, тонкомордого пса по имени Шерлок.
Рука, в которой я держу чашку, дрожит, точно так же руки дрожали до того, как я встретился с ним. И если с этим не закончить, они будут дрожать и дальше. И я решаю сказать правду. Дело в том, Шерлок, что я не имею ни малейшего желания увидеть, как кто-нибудь еще всадит в тебя пулю, нож, что угодно еще, размозжит тебе голову, столкнет в реку, взорвет, отравит или покалечит. Не. Имею. Ни. Малейшего. Желания. Ясно?
Но ведь я выжил. - Его взгляд моментально из настороженного становится усталым. И вернулся.
Нет, Шерлок, возражаю. Ты умер там, в бассейне. Для меня ты умер. И мне понадобилось очень много времени, чтобы элементарно принять это.
Ты умер, Шерлок. А иногда два с половиной года, девятьсот четырнадцать дней, я считал, равняются «навсегда».
Но ведь я жив, повторяет Шерлок, и ты, Джон, тоже.
Я знаю. В этом-то и проблема.
***
Я (специально, чтобы Шерлок не мог услышать разговора) спускаюсь на улицу, набираю номер Рейчел и спрашиваю: слушай, ты сейчас свободна? Да, вполне, а что? Можно я к тебе приеду? И останусь на ночь? У тебя что-то случилось, беспокоится она. Нет, то есть да, то есть ничего серьезного, но мне очень нужно переночевать где-нибудь, не дома, так я могу приехать? Она вздыхает и говорит, да, можно, конечно приезжай. Поблагодарив, я кладу трубку и возвращаюсь в квартиру. Там всё ровно так же, как и пять минут назад, будто кто-то нажал на паузу – пар над моей чашкой, Шерлок ровно в той же позе, со скрещенными руками и сосредоточенным взглядом.
Шерлок, я ухожу. Куда это? – он вскидывает голову, от движения колышутся кудри. Неважно. Я просто ухожу. Совсем. Завтра кто-нибудь зайдет за моими вещами.
Джон?..
Я разворачиваюсь и убираюсь из 221б Бейкер-стрит как можно быстрее, слава Богу, мимо дома проезжает такси, оно останавливается по отчаянному взмаху моей руки.
Рейчел открывает мне дверь, она в халате, с растрепанными волосами, наверное я приехал раньше, чем она рассчитывала, но она обнимает меня тепло и немного взволнованно. Джон, что все-таки произошло, на тебе лица нет. Может, сделать тебе чаю? Нет, мотаю головой, у тебя нет ничего покрепче? Она растерянно оглядывается по сторонам, бормочет что-то про коньяк, лезет в шкафчик домашнего бара, гремит посудой, находит бутылку, наливает прямо в стакан, а затем крепко хватает меня за плечи, усаживает рядом с собой на диван, впихивает стакан мне в руки, и обнимает. И кладет голову мне на плечо. Рассказывай, милый.
Коньяк стекает по пищеводу, он горячий, неожиданно горький, макушка Рейчел касается моего подбородка, и у меня кривятся губы, не знаю от чего именно.
… Он живой, стоит передо мной, не собирается больше никуда деваться, ты понимаешь, он так говорит, что никуда и никогда, но он врёт, я видел ребят, которых отправляли домой из Афганистана оцинкованной посылкой, и они были гораздо живее его, ты ведь понимаешь? Он врёт, всё врет, он труп, сгинул, сгинул, погребен под обломками, похоронен в картонных коробках и пластиковых файлах, и Форд ему вместо надгробной плиты, и помянут, разве что не оплакан. Негде было плакать и не над кем, даже чертового трупа в полиэтиленовом мешке не было. Он мёртв, а ты, Рейчел, живая, и ты даже не представляешь себе, как это дьявольски хорошо. Ты понимаешь, Рейчел?..
Она понимает, она прижимает меня к себе, своими маленькими руками, и целует в глаза, нос, щеку, губы – куда попадет, и гладит по голове, как маленького, и она права, я бы сам себе не дал больше пяти лет, с этой из ниоткуда, как и Шерлок, взявшейся истерикой. И я не слышу звонка в дверь, только чувствую, как Рейчел вздрагивает, отстраняется, забирает свои чуткие руки, запахивает халат и выходит в коридор. Около минуты очень тихо, я даже успеваю оглянуться и впервые окинуть взглядом её квартиру, как Рейчел возвращается, с побелевшим лицом и пальцами, сжимающими воротник халата. К тебе пришли, Джон, бросает она, и уходит в еще одну дверь, наверняка, к себе в спальню.
Ко мне?.. Но это же ерунда, я не у себя дома, никто не знает её адреса… А затем из тени дверного проема появляется Шерлок, и одному Богу известно, как он меня нашел.
У неё есть другой мужчина, с ходу заявляет он вместо приветствия, да и какой в нем смысл, если мы виделись полчаса назад, действительно. Я знаю, говорю, и Шерлок удивленно застывает. Знаешь?.. Тогда… Мне неважно, перебиваю я его. Совершенно.
Шерлок молчит, а потом садится рядом на диван. Я замечаю, что у меня в руках всё еще находится стакан из-под коньяка, и опускаю его на пол.
Джон, ты не сможешь от меня постоянно бегать. Запросто, Шерлок. Он дергает уголком губ. И куда же ты убежишь в следующий раз? В другой город, другую страну, вернешься на линию фронта? Не глупи, Джон, я найду тебя где угодно. Придумаю куда, отвечаю. Куда-нибудь подальше. И что это даст? Ты же солдат, Джон, храбрый солдат, куда делась твоя храбрость?
Его слова меня злят, так злят, что я хочу вскочить на ноги, даже пытаюсь, но он хватает меня за руку, резко дергает обратно на диван, на себя, и подается вперед, близко-близко. Знаешь что, Джон, начинает он, и в его глазах откровенная издевка, а линию губ искажает самая саркастическая улыбка, которую я когда-либо у него встречал. Из нас двоих – труп именно ты. И я не выдерживаю. Я взрываюсь злобой, замахиваюсь, бью кулаком прямо в лицо. Его голова дергается в сторону, потом будет синяк, у меня всегда был сильный удар, я знаю.
А потом он улыбается, и в этой улыбке больше нет ничего странного. Она самая обычная. Шерлок дотрагивается до места удара двумя пальцами, чуть нажимает на кожу, едва заметно морщится, и говорит, пойдем, Джон. Я буду ждать тебя в машине. Пойдем, повторяет, обернувшись в дверях, и исчезает в полутемном парадном.
А я остаюсь на диване, с лихорадочно сжатым кулаком и колотящимся сердцем, и из-за другой двери выглядывает всё еще очень бледное лицо Рейчел, на котором выделяются только глаза, карие, тревожные. Я подхожу к ней, и пытаюсь сказать, что она не должна была терпеть эту сцену, что мне очень жаль, но ничего не выходит. Мы просто смотрим друг на друга, секунды бегут за секундами, и внезапно она делает из-за двери шаг ко мне, целует горько, как тот коньяк, обвивает руками и шепчет – иди, Джон.
И тут до меня внезапно доходит то, что сразу поняла Рейчел, едва увидев его на пороге. Он вернулся за мной. Вернулся из небытия, откуда-то из Европы, Франции или, может, Норвегии. Вернулся сюда, в квартиру моей девушки, выследив такси, в котором я уехал.
Ты мне нужен, Джон. Так значит, да?
Он будет по-прежнему подставляться под все пролетающие мимо пули, преследовать всех подвернувшихся под руку маньяков, а я буду по-прежнему беспокоиться за него, как это и происходило ранее.
Так было всё время, и так оно и будет.
Я понятия не имею, как это всё дальше будет.
Горло еще сильнее сдавливает, я могу только с благодарностью поцеловать Рейчел в ответ, разворачиваюсь и иду вслед за Шерлоком.
Я ведь всегда иду за ним.
URL комментария