Текст, окончание четвертой главы.Ориджинал без названия, основа - вселенная текста
Ariane, вывернутая мною настолько, что ни на камня на камне; преслэш с перспективой.
Главы 1, 2, 3 -
здесь.Подглава 4.1/3 -
здесь; подглава 4.2/3 -
здесь.Странно вымученно, через силу дописанная четвертая глава; гештальт закрыт. Ночь на Ивана Купалу по-эстадски, Доусон со своими неснимаемыми панцирями и ди Форла, у которого чем дальше
в жимолость, тем радикальнее методы и страннее логика. Но тут - как в ОЭ: Алве можно всё, потому что это - Алва. По аналогии.
-4.3/3--4.3/3-
Ночь была жаркой. Тогда, пару часов назад, идя бок о бок с женщиной, виденной в первый и последний раз в жизни, он не думал о тёплом, коконом окутывающем, ночном воздухе; ему казалось, что жар исходит от неё, от кожи, покрытой черным кружевом мантильи и оттого похожей на угли. Оказалось, он недооценил эстадские августовские ночи, пахнущие землистой свежестью астр и густой жасминной сладостью, дымом и нагретым за день камнем. Пылью и миром.
Доусон дернул и без того незашнурованный ворот рубашки, ди Форла обернулся.
— А я не знаю, зачем вы утеплились. Северяне, что с вас взять, - усмехнулся он. - Никто бы не украл ваш драгоценный колет, впрочем, мне приятно, что вы так дорожите моим подарком. Потерпите, полковник, скоро вы его скинете.
— С какой стати, - буркнул Эндрю. Спина самого лотта была обтянута только тонким белым батистом. Тот в ответ коротко хохотнул, но ответить не удосужился. Они миновали пару улиц, тускло освещенных и наполненных каким-то глухим шумом, словно за стенами домов роптало море, ди Форла протащил его тёмными дворами, где он трижды спотыкался обо что-то, что, возможно, вполне могло быть живым существом, а потом из полумрака извилистых улиц и тьмы подворотен они неожиданно выпали прямо на привратную площадь, ярко освещенную полукругом факелов. Доусон тут же прикинул, что это не те ворота, через которые корпус входил в город; сейчас они, скорее всего, находилось в противоположном его конце. Ворота, ниже и уже тех, главных, были гостеприимно распахнуты, несмотря на позднюю ночь, и через них то и дело сновали люди: компания юношей, очевидно хмельных, под руки втаскивала в город своего товарища, хохоча и трепля того по курчавой макушке; немолодая семейная пара чинно возвращалась рука об руку (однако ничего чинного не было в раскрасневшихся щеках женщины и надетой наизнанку рубахе её супруга - супруга ли?); влюбленная - быть может - пара упоенно целовалась в пяти шагах от ворот, прямо у городской стены. Двое стражников, прислонив к распахнутым створкам пики, с беззлобной насмешкой подначивали друзей перебравшего юнца, пока те пытались не промахнуться его головой мимо ведра с водой у края колодца посреди площади.
Что здесь, Мерлина ради, творилось?
— Дель-Вино празднуют за городом, у реки. День принадлежал святой и церквям, ночь принадлежит духам вне городских стен. Идёмте, я проведу вам запоминающуюся экскурсию, полковник, - ди Форла, насладившись зрелищем его тихого изумления, снова фамильярно подхватил Доусона под руку - тот в очередной раз решил не вырываться и двинулся к воротам.
— Что же вы так, Стефано? - вдруг весело осведомился эстадец, останавливаясь у колодца и, видно, не удержался, также потрепав того многострадального юнца по макушке, словно от этого ему должно было стать легче. Обращался он, однако, не к нему, а к одному из поддерживающих того под руку товарищей.
— Не уследил, мой генерал! - с сожалением, никак не сочетающимся с широкой улыбкой, отозвался парень, оказавшийся при ближайшем рассмотрении генеральским адъютантом. Мундира на нём не было, как, впрочем, и никакой одежды, кроме бриджей; не было даже обуви, на тёплом камне он стоял босиком.
Ди Форла весело бросил ему ещё пару слов - Эндрю не разобрал - и двинулся дальше. Стражники у ворот отсалютовали им деревянными кружками в полпинты - однако он заметил, что жидкость в кружках прозрачная, как слеза. Будь иначе, его презрение к воинской дисциплине этих мест стало бы безгранично - несмотря ни на какие празднества.
— Да, - согласился с неозвученной догадкой ди Форла, откидывая голову и жмуря глаза. Они только вышли за ворота. Этим жестом он вдруг странно напомнил ему Витторию - взглядом закрытых глаз в небо и вдохом полной грудью. - Это вода. Но в такую ночь даже вода пьянит не хуже вина. Нам туда, - вдруг быстро бросил он, широко усмехнувшись и подобравшись, словно перед прыжком.
«Туда» было ответвляющейся от дороги утоптанной, широкой тропой. Дорога шла прямо, тропа резко забирала вправо и была мало похожа на тропу - скорее на коридор, украшенный для торжественного шествия. По крайней мере, треножники, расставленные вдоль и освещавшие путь, определённо наталкивали на сравнение. Тропа была более чем оживлённой: они то и дело уступали кому-то дорогу - или кто-то уступал им. Поток шел в обе стороны, в город и из города. Шли мужчины, женщины, юные и в возрасте, почти дети и почти старики, одетые богато и не слишком, с нарочитой простотой, отдававшей роскошью, или трогательной нарядностью, указывавшей на бедность; хмельные и не слишком, по одному, двое или трое. В темноте, плотно обтекавшей тропу сразу за стеной света, раздавались томные вздохи, тихий шепот и переливчатый девичий смех.
Чествованием святой здесь, бесспорно, и не пахло. Пахло - дымом.
Тропа, для которой очевидно была расчищена полоса редкого леса, вдруг увела в заросли жимолости, а потом так же неожиданно, как проулки - к площади, вывела на приречную равнину. Кажется, здесь, на пологом участке земли вдоль узкой руки, собрался не просто весь город - все окрестности. Костры, то в четверть, то в половину человеческого роста, то чуть ли не в полный, были разожжены будто бы хаотично, но во всём этом угадывался какой-то порядок, во всей этой праздничной, сумасшедшей, открывшейся его глазам суете, в этом многолюдье. Гитарный перебор плыл по дрожащему воздуху, слышась то с одной стороны, то с другой, сливаясь в один нескончаемый шум, в который где-то вплеталась песня, где-то - чей-то одиночный или подхваченный вскрик. Пахло поджариваемым на огне мясом, винной терпкой кислинкой - словно вино, а не вода, текло в реке - костром и ночью с её жимолостно-жасминным ароматом.
Ди Форла коротко рассмеялся, довольно хлопнув в ладоши, и повернулся к Доусону. На лице его цвела совершенно шальная, широкая улыбка. Он прищурился, поглядывая на Эндрю чуть ли не оценивающе.
— Всё ещё сожалеете о старине Леонтесе и здоровом сне?
— Пока - да, - настороженно отозвался тот.
— Муж, преисполненный печалей и горечи, - с откровенно трагическими нотами в голосе вздохнул эстадец, а потом молниеносно развернулся всем телом, словно в танцевальном пируэте. Вдруг оказалось, что они стоят очень близко, лицом к лицу. Ди Форла поднял руки, Эндрю, не отдавая себе отчёта, рефлекторно перехватил чужие запястья. Угольные брови лотта дернулись вверх, на губах дрогнула улыбка.
Доусон не отводил глаз от чужого лица. Пальцы, пожалуй, стоило бы разжать, эстадец явно не намеревался незаметно придушить его посреди толпы народа и сбросить тело в реку на глазах у всего города. Проклятая самозащита, которую невозможно контролировать - и не будь которой он давно лежал бы в одном из бесчисленных курганов.
— Мне нравится, как вы реагируете, - очень вкрадчиво произнёс ди Форла. Доусон разжал хватку. - Слушайте, полковник, в вас переизбыток какой-то нездоровой силы, - и, воспользовавшись тем, что Эндрю пытался придумать ответ, обеими руками дернул с его плеч распахнутый колет. Натянувшаяся за спиной ткань обездвижила; Эндрю подался вперёд.
— Какого...
— Творца, Мерлина, Дракона, Тварьего бога, - закивав, перечислил лотт. - Снимите это, наконец, никто не украдёт. И пообещайте мне одну вещь, - тут ди Форла вдруг - воистину, лишенный всех инстинктов самосохранения - подался ещё ближе и шепнул ему на ухо: - повеселитесь, дьявол вас побери.
— Не умею веселиться, когда мне невесело, - отчеканил Эндрю, прикрыв глаза. Чеканил он так же - в чужое ухо. Комедиа дель арте, вспомненная недавно Витторией Альяци, продолжалась. Эстадец рассмеялся.
— В этом и смысл, - и, отступив на шаг, встал по стойке смирно, вытянув руки по швам. Преклонил голову, продолжая белозубо усмехнуться, а потом быстро развернулся и, не сделав и пяти шагов, вдруг исчез в толпе; смешался с пёстрым многолюдьем, расцвеченным рыжими от огня рубахами, алыми всполохами женских праздничных юбок, бархатной чернотой, золотыми лентами в волосах.
У Эндрю кружилась голова. Он немедленно вспомнил сказанное Виттории «За то, что он существует», и до боли сжал зубы. Сейчас это было истинно, как никогда, и как никогда лживо: ненавидеть эстадца, выматывающего ему душу, хотелось - и было невозможно; есть за что - и не за что. Доусон со злостью сдернул спеленавший локти колет и бросил его куда-то в кусты. Что ж, - с нездоровым задором подумал он, - я повеселюсь. Твари и Святые, ди Форла! Повеселюсь.
И он бы обязательно продолжил эту пламенную речь, если бы кто-то не врезался в него со спины. Кем-то оказался лейтенант Куальто, подтолкнутый двумя своими товарищами - четвертого, многострадального, с ними уже не было.
— Надеюсь, ваш друг жив? - бездумно поинтересовался Эндрю, пока адъютант его светлости связывал в единую реплику слова для извинения. Вопрос избавил его от этой необходимости.
— А, - отмахнулся Стефано, разулыбавшись. - Хорхе слегка переоценил свои силы, но жить будет, - за его спиной раздался дружный смех. - А как вы? - вдруг участливо поинтересовался юноша.
— Я? - Эндрю выгнул бровь.
— Вы ведь собираетесь праздновать? - уточнил знаток геральдики. С блестящей от пота кожей, голый по пояс, взлохмаченный и терпко попахивающий креплёной Кровью земли, он сейчас меньше всего походил на блестящего порученца, покачивающегося в седле по правую от генерала руку. Зато что-то эстадское - по-настоящему эстадское, - вдруг подумалось Доусону, - било из него, как ключ из-под земли.
— Сказать вам правду, лейтенант, - Эндрю прищурился, не сразу уловив, что почти копирует прищур ди Форлы, - я понятия не имею, что здесь делаю.
— О, - мгновенно оживился тот, - это легко исправить! Я знаю, с чего вам надо начать. - Он обернулся через плечо и, подняв руку, щелкнул пальцами. - Педро! Педро, съешь тебя Дракон! Тащи сюда!
Неведомый Педро, будто бы прятавшийся всё это время в кустах, явился из тени подобно самому духу виноградных холмов. В руке он нёс три пустые деревянные кружки, через плечо у него был перекинуты висящие на кожаном ремне винные мехи.
— Домашнее, - сообщил Куальто Доусону, помогая товарищу стащить с плеча драгоценный сосуд и вынуть крепко вбитую пробку. - Вам, как гостю, первому, - он любезно протянул первую из наполненных наполовину кружек. Две другие достались ему самому и молчаливому молодому человеку с неровной моряцкой татуировкой-спиралью выше запястья. Педро, хранитель живительной Крови, собирался пить прямо из горла. - Сегодня всё можно, - вдруг как-то извинительно произнёс он, обращаясь к Эндрю, - и званий нет тоже. Если вас не оскорбляет...
— Мерлин с вами, Куальто. Это вас должно оскорблять моё положение, а не меня - ваше звание. Это честь. И пейте уже.
Стефано, мгновенно переменившись, что, видимо, было общей чертой всех эстадцев, хохотнул. Деревянные кружки и горловина меха глухо ударились друг от друга. Багряное плеснуло лейтенанту на руку, тот поднёс её к губам и длинно слизнул стекающие капли.
— За кровь холмов!
— За кровь холмов, - согласился Эндрю - и поднёс кружку к губам. В эту минуту он решил стойко считать всё происходящее сном. По крайней мере, этим утром в любом случае наступит иная, воозаратно-прежняя реальность, в которой Куальто вновь станет тем, кем должен - адъютантом при особе генерала армии и его почетным конвоем.
— А теперь идёмте! - глаза мальчишки - сейчас он больше, чем когда-либо, казался именно мальчишкой - блеснули в полумраке огненной искрой. - Начинается самое интересное.
Эндрю хотел было вспомнить, сколько раз за последние сутки ему говорили это многообещающее «Идёмте», но решил отложить подсчёты. И даже простил Стефано крепкую хватку пальцев выше своего локтя. Эстадцы, судя по всему, своих спутников умели исключительно волочь волоком. На этот раз, - отметил он, - вниз, к реке и самым ярким кострам. Вернее же - целенаправленно к одному костру, окруженному живой людской цепью. Языки пламени взмывали чуть ли не на высоту роста среднего мужчины. Костёр, как ни один другой, что он успел отметить, был обложен камнями и увядающими от жара, подпалёнными цветами. Несколько молодых людей, все, как один, обнаженные по пояс и босоногие, разминались в освободившемся круге, словно перед тренировкой в фехтовальном зале, перекидываясь резкими, но не обидными шутками. Что-то про ловкость и лучших девушек.
Им - по крайней мере, Куальто и ему - каким-то чудом удалось протолкнуться в первый ряд.
— Гран-Сальто, - пояснил над его плечом Стефано. - Этим ритуалом отдаётся дань почтения Земле и её сокам. Аллюзия к плодородию и всё такое.
— Что они станут делать? - кивнул Эндрю на юношей. Жар от огромного костра накатывал горячими, не вдохнуть, волнами, лицо пылало даже на таком расстоянии.
— Нужно прыгнуть через огонь, - просто пояснил тот - и Доусон обернулся. Прыгнуть через это было невозможно физически, однако лейтенант говорил так, словно ничего естественнее не могло и быть. Заметив чужое недоумение, тот пояснил: - в этом вся суть. Не ожечься, не отпрянуть и не уйти в последний момент в сторону почти и нельзя, потому пламя разжигают таким высоким. Но тот, кто сумеет сделать это, победит. Ему будут благоволить все плододарящие духи.
— И какова награда?
Вместо ответа Стефано, радостно усмехнувшись, подбородком указал перед собою. Напротив них, скрываемые огнём, по ту сторону костра стояли отдельной группой женщины, выдвинув на шаг впереди себя девушку - кажется, совсем юную. Алая юбка, стянутая на осиной талии, высокая девичья грудь под тонкой белой блузой, венок на распущенных волосах.
— Вы хотите сказать...
— Не подумайте, - замотал головой его спутник. - Ничего такого. Девушку выбирают из тех, что идут на это по своей воле. Считается почетным стать женщиной на Дель-Вино, отдавшись победителю Гран-Сальто. Никто потом не посмеет сказать ей ни слова упрёка, она ведь будет под покровительством духов. Из таких потом выходят лучшие жены и матери.
И это аласцев здесь называли дикарями.
— Вы в это верите?
— В духов? Обычно - нет, - он пожал плечами. А потом улыбнулся: - сегодня - разумеется.
— Если прыгнуть сможет не один?
— Решать будет жребий, - Стефано пожал плечами снова. - Если же не сможет никто, значит, этой ночью духи не соизволили никого благословить.
— Вы не станете пробовать?
— Нет, - заулыбался тот. - Мне... сегодня без надобности, правду говоря.
Эндрю вспомнил молоденькую цветочницу, саму похожую на розовый бутон, ту, к которой генерал отсылал смутившегося порученца, и согласился с лейтенантом. Свою награду он сегодня уже получил.
Кто-то коснулся его плеча, прося сдвинуться в сторону. Доусон обернулся: сквозь окружившую костёр толпу угрём проскользнул молчаливый друг Стефано - тот, с синей меткой-спиралью. Он осторожно, но настойчиво оттеснил Эндрю плечом и вышел в круг.
— Кто бы мог подумать, - бормотнул лейтенант. - Хуанито.
А дальше началось то, что Доусону упорно хотелось сравнить с языческими ритуалами древности, хотя он и не был сведущ в истории верований Араны. Женщина, рослая и полнотелая, вышла вперёд, гортанно что-то крикнула - это больше было похоже на призыв, чем на осмысленное восклицание - и плеснула в костёр из деревянного кубка. Багряная, отливающая фиолетовым лента с шипением, поколебав пламя, влилась в огонь. Начало было положено.
Первый из юношей разбежался - толпа разомкнулась, давая ему место, так, как масло расходилось под ножом - прыгнул - и упал по ту сторону костра, шипя сквозь зубы. Кажется, ноги его были обожжены. Эндрю отметил про себя, что не стал бы даже пробовать - ни в свои восемнадцать, ни тем паче сейчас. Несчастному помогли встать и увели.
— Ерунда, - шепотом прокомментировал Стефано.
Второму прыжок почти удался, но всё-таки - лишь почти. Третий, резко затормозив на пятках в шаге от костра, и вовсе махнул рукой и скрылся в толпе, провожаемый улюлюканьем и насмешливыми комментариями. Четвертый резко ушел вправо от пламени. Пятым и последним должен был стать мрачноватый Хуанито, высокий и тонкий, как древко копья, поджарый, словно весь - жила. Он уже повёл плечами, не сводя пристального чёрного взгляда с огненных всполохов, и наклонился вперед, готовясь сорваться с места, когда случилось это.
По толпе вдруг пробежал короткий гулкий рокот - сплошной выдох, слившийся со сплошным же «О...», и людей словно отбросило в разные стороны. Если он думал, что людская масса, подобно мягкому маслу, расходилась для первого несчастливца, то он ошибался. Разошлась она теперь, поколебавшись, как колеблется под ветром камыш. Откуда-то из самый сердцевины, из самого человеческого средоточия, со стороны, противоположной той, где начинали свой бег все участники, сверкнула бронзовая молния. Живому человеку, - это Эндрю отметил сразу, - подобное было не под силу. Некто оттолкнулся от земли в двух шагах от костра, подбросив вверх гибкое тело, будто вздернутое кем-то к бархатному небу, и, обернувшись вкруг себя, обхватив руками колени, перемахнул через пламя.
Толпа ахнула - и выстонала что-то неразличимое.
Это был не просто прыжок. Это было действительно сальто.
Незнакомец приземлился по ту сторону мягко, словно кошка, чуть коснувшись для опоры земли кончиками пальцев. И выпрямилась во весь рост, как распрямляется пружина. Спиной к Доусону.
Ещё не веря в увиденное как таковое, не заглянув быстроногому ловкачу в лицо, Эндрю уже знал, кто перед ним, потому что вряд ли сам Дьявол покровительствовал в этом городе сразу многим; совершить же подобное без его подмоги вряд ли было возможно. Не было ни одной детали, по которой можно было бы узнать смельчака - треугольник спины с блестящими каплями пота между сведённых лопаток, короткие кожаные штаны, черные волосы, перехваченные шнурком. Ничего, что выдавало бы.
Но выдавало - всё.
И тогда он, этот, развернулся на мысках - знакомым, танцевальным движением, словно на паркете. Приложив руку к усмешливо улыбнувшись, толпе поклонился Себастьян ди Форла, генерал армии Эстадо.
Толпе - и лично Доусону, встретившись с ним черными, кипящими весельем глазами, в которых радужка сливалась со зрачком.
Эндрю сглотнул, не сразу почувствовав, что Куальто сжимает его плечо так сильно, будто силится переломить какую-нибудь кость. Он ждал многоголосого взрыва - восхищения или чего-то ещё (восхищения - преимущественно), но толпа блаженно молчала, и он понимал её. Здесь нечего было сказать - и невозможно было даже выдохнуть.
Ди Форла громко хмыкнул. Развернулся вправо. Снова поклонился - на этот раз застывшему в отдалении Хуану, так и не распрямившему спины - и отошел на шаг в сторону, рукой любезно указуя тому на пламя. Насмешки в его лице не было.
— Я бы не смог - после, - хрипло, с паузами между словами, произнёс над плечом Доусона Стефано. Эндрю молча кивнул. Он смотрел на ди Форлу, приглашающего последнего из пятерых изначальных соперников совершить прыжок. Хуан был неподвижен ещё секунды три - а потом сорвался с места. И прыгнул.
Он не был похож ни на отлитую из бронзы молнию, ни на ветер, порывом прошедшийся над землёй. Он скользнул вперёд, теряя контуры собственно тела, так быстро, что было не уловить глазом, и рванул вверх, поравнявшись с неподвижным генералом. Никакого сальто. И приземление далеко не столь мягкое. Но он взметнулся ввысь, не ожегшись и не рванув в сторону, это было достаточно.
Победителей стало двое.
Какая-то женщина за спиной Эндрю, чуть поодаль, всхлипнула - видимо, виду особой впечатлительности.
— Что теперь? - Доусон не сразу отдал себе отчет в том, что голос его сел.
— Они должны тянуть жребий, - выдохнул Стефано.
Хуан выпрямился в полный рост и повернулся сразу к сопернику. Ди Форла вдруг рассмеялся, весело и чисто, подошел к нему и, крепко сжав его ладонь в своей, одобрительно ударил по плечу. Он что-то негромко сказал ему - так, что вряд ли расслышали даже рядом стоящие. Тот ответил - коротко и столь же неслышно. Тогда ди Форла выпустил его руку и, не переставая улыбаться, сделал шаг к девушке, застывшей среди товарок. Даже отсюда Доусону было видно, как напряжены её плечи и испуган олений взгляд.
Генерал подошел к девушке. Улыбнулся ей. Обхватил ладонями лицо - и запечатлел долгий поцелуй на её взмокшем лбу. Девушка качнулась, закрыв глаза и шумно выдохнув. Ди Форла осторожно отступил на шаг, придержав её за плечи, пока девушку не подхватили под руки, и, наклонившись, галантно поцеловал её безжизненную руку.
— Ваш победитель! - вдруг, развернувшись, крикнул он, показывая на Хуана.
Тот стоял, не двигаясь. Кто-то в толпе вскрикнул - и вскоре крик был подхвачен всеми. Они чествовали победителя.
— Он уступил! - в голосе Куальто билось неподдельное восхищение. - Он уступил её ему! - и лейтенант коротко и хрипло, восторженно рассмеялся. - Мой генерал!
Эндрю повернул голову. Ди Форла шел к ним вдоль живой линии, и люди отступали на шаг.
— И вы тоже были моим зрителем, Стефано? - добродушно поинтересовался он.
— Мой генерал! Почему?
Лотт, обернувшись через плечо, пронаблюдал за тем, как девушка, уступленная им второму победителю, одевает тому свой венок. Хуан, склонивший голову, казался очень серьезным и молчание его ощущалось почти как благоговейное.
— Духи благословили его, - беспечно пожал плечами генерал. - Предположим. Полковник, - ди Форла посмотрел на него, сменив тон так резко, что Эндрю чуть было не вздрогнул, - как вам ночь Дель-Вино?
— Красочно.
— Я знал, что вам понравится. Стефано, идите поздравьте вашего друга, через пару минут ему будет не до того, - усмехнулся он. Куальто быстро кивнул и, протиснувшись мимо Доусона, резвой трусцой побежал на ту сторону. - А мы с вами выпьем. Идёмте, достанем вина.
И, опустив ладонь Эндрю на плечо - тот не сразу заметил это панибратство - увлёк его сквозь толпу.
— Чьё вы всё-таки отродье, ди Форла? - осведомился тирадорец, едва они оказались на клочке свободного пространства и можно было вдохнуть свежий, не обжигающий лёгкие воздух. Хотелось, чтобы вопрос прозвучал с усталым укором, однако не вышло. Внезапно дернулся угол губ - в подобии улыбки.
Нервной, - подумал Эндрю.
— Дьяволово, - тут же откликнулся эстадец. - Дьяволово и есть. Цитирую вас, полковник.
— Зачем было нужно это представление? - спросил он, пока лотт, наклонившись, принюхивался к раскрытым винным мехам.
— Сойдёт, - тот подцепил пальцами две оставленные кем-то здесь - быть может, тем самым Педро-виночерпием - кружки. - Зачем что? Ах, вы про это, - он кивнул на людские спины позади себя. - Почему бы и нет. Это весело.
— Но девушку вы ему уступили.
— К их обоюдной радости. Вы заметили: она, кажется, меня испугалась. Ужасно, - он рассмеялся, протягивая Доусону наполненную до краёв кружку. - Впрочем, я не воспользовался бы даром в любом случае. Хуан, видите ли, кажется, влюблён в девочку, а Ius primae noctis*, как говаривали древние, не в моих правилах даже на Дель-Вино.
— И всё-таки прыгнули.
— Захотелось, - лотт улыбнулся. Эндрю нечего было противопоставить этому объяснению. - Однажды, - после короткой паузы заговорил ди Форла, поворачиваясь к реке и щурясь, - я уже выигрывал Гран-Сальто. Это была прекрасная ночь. Но каждому своя награда, - он пожал плечами. - К тому же, иногда это утомляет - быть тем, кто всегда выигрывает, - и, не дожидаясь ответа, продолжил: - итак, вас никак не удаётся расшевелить?
— Отчего же, - Эндрю усмехнулся, поднеся к губам кружку, - вам удалось. Это было впечатляюще. Признайтесь, ди Форла, вы наслаждаетесь своим умением производить неизгладимое впечатление.
— А я произвёл на вас впечатление? Неизгладимое?
— На всех окружающих, - дернул плечом Доусон.
Тот ухмыльнулся. Эндрю пожалел о том, что в очередной раз решил вступить с лоттом в диалог, но деваться было неуда.
— Долгая ночь, - вдруг протянул эстадец, заведя руки за голову и гибко потянувшись всем телом. Доусон только сейчас в полной мере сообразил, что на том не было ничего кроме коротких кожаных штанов - такие носили пастухи и землепашцы; где их раздобыл генерал армии и наследник маркизата, было решительно неизвестно. Тирадорец профессиональным взглядом военного, привыкшего оценивать форму противника, скользнул взглядом по дуге чужого тела. Ни капли жира, сплошная жильная лоза в лентах перекатывающихся под смуглой кожей мускулов. Широкие плечи, узкая талия эстадского танцовщика с быками. Врожденное изящество, наполненное силой туго, под завязку, как мехи - вином. Скрытая сила, и он знал это, как никто, была самой опасной из тех.
Волкодав, - вновь подумалось ему, - неприрученный охотник.
— Любуетесь?
Эндрю мгновенно тряхнул головой и поднёс к губам кружку так быстро, что выплеснул вино на землю. Багровое на зелёном. Будто кровь.
Ещё немного - и глоток попал бы в дыхательное горло.
Ди Форла расхохотался, откинув голову, громко и беззлобно.
— Полковник! Полковник, вы, повторюсь, незаменимый спутник.
— Нравится выводить меня из себя? - откашлявшись, осведомился тот.
— Очень, - искренне подтвердил эстадец. - И я собираюсь ещё больше преуспеть на этом пути.
— Я в вас не сомневаюсь.
— Это приятно, Дракон побери. Допивайте - и выберем костёр.
— Для чего? - на этот раз Доусон даже не донёс кружку до губ, хотя вино и шло удивительно хорошо, будто виноградный сок, не тронутый брожением. Сладко-терпкое, из самой сердцевины. И, кажется, вовсе не кружащее голову. Он тут же подумал, что это опасное ощущение, всегда обманчивое и чреватое тем же, с чем уже столкнулся незадачливый приятель Куальто, которого, как котёнка, из добрых чувств чуть не утопили в ведре с колодезной водой. Нужно было быть осторожнее. Когда-то в ставке восточного фронта не было никого, кто мог бы его перепить - кроме Мэррона, мир его душе - но сейчас он не в ставке. А эти лотты положительно вспаивают детей молодым вином, а не материнским молоком.
— Теперь вам кажется, что мы тут все затаившиеся язычники и вскорости начнём приносить невинных дев в жертву? Ваш испуг невежлив, - укорил его эстадец. - Я хочу, - продолжил он, - чтобы вы прыгнули.
— Чтобы я - что? - тихо поинтересовался Доусон, медленно опуская кружку на землю. Ему подумалось, уж нет ли у лотта жара.
— Прыгнули, - пояснил тот, как поясняют неразумному ребёнку, - через костёр. Не такой высоты, не бойтесь, - он усмехнулся. - И не за приз. Хуан, уведя с собой красавицу, открыл дорогу благословению духов. Оно будет с каждым, кто этой ночью минует огонь. Прыгают на удачу, влюблённые - на любовь, товарищи - на дружбу, девушки - прося женихов, юноши - невест. Кто хочет - и просит что хочет.
Эндрю, прикрыв глаза, на секунду представил здесь Витторию, рука об руку с собою. С ней он мог бы попробовать.
Но Виттория отчего-то не представлялась здесь четко и ясно, будто сокрытая дымкой. Она упорно представала перед ним другой - обнаженной, заставлявшей смотреть себе в глаза, с решительно поджатыми губами, с её словами о какой-то - какой? почему не вспомнить? - тени, что следует за ним.
Доусон тряхнул головой, что, кажется, входило в привычку.
— Ну, знаете ли, ди Форла.
— Бросьте! Не обижайте духов, ибо они обидчивы. - И поделился сокровенным: - Я сегодня очень суеверен.
— Попросить невесту? - вдруг усмехнулся Эндрю. Кажется, его кристальная трезвость и вправду была обманчива. А, возможно, он просто устал от всего этого абсурда, и был согласен капитулировать. На пару часов, не больше.
— Одна у вас уже есть, - расхохотался эстадец. - Ну уж нет! Попросите о чём-нибудь более нужном.
— О терпении? С вами без него не обойтись.
— Я принимаю это как похвалу, - лотт отвесил ему поклон. - Пока вы разглагольствовали, я выбрал за вас. Нам туда. Там разливают отличное вино, - и, обойдя его и кивком позвав за собой, пошел вдоль реки.
Может быть, это многолюдное веселье было заразительно, может быть, ему действительно хотелось сдаться, а, может быть, вдруг подумалось, что он действительно умудрился забыть о Джорджиане на несколько этих часов (вина кольнула больно и коротко). Было не так важно. Он снова сдался - и снова силой, как восемь долгих дней назад посреди площади Тур-де-ла-Эга.
Восемь дней, так чудовищно похожих на восемь месяцев; более насыщенных, чем последние восемь лет. Только на этот раз ему почти хотелось сдаться - и хотя бы на час почувствовать себя прежним. Потом они все снова вспомнят, кем приходятся друг другу, враги личные и не очень.
Мысль удивительно гармонично вплеталась в несмолкающий струнный перебор эстадских гитар, зазывный и горячащий, гуляющий в крови, подобно хмелю.
Эндрю догнал эстадца, когда тот уже почти скрылся в людское толчее, чудом избежав двух хороводов, утягивающих в свой водоворот всех проходящих мимо.
— Вы сказали: прыгают для чего-то. Чего будете просить вы?
— Не знаю, - беспечно откликнулся ди Форла, - придумаю в процессе. Вы в любом случае первый.
— Издеваетесь? - уточнил Доусон. Профиль лотта был невозмутим.
— Уступаю вам как гостю. Любезность и ей подобное.
Через костёр, облюбованный ребячествующим генералом, как раз перемахнула влюблённая пара. Рук они не разжали и были этим безгранично счастливы, тут же исчезнув где-то в темноте вне освещённого круга. Вслед за ними прыгал рослый мужчина с предельно невесёлым лицом.
— Как вы, - поделился наблюдением эстадец. Захотелось ткнуть его лицом в угли.
А потом пришла мысль: если у него такое же выражение лица - вечер, ночь и все последние дни - то не удивительно. Ничего не удивительно.
Над пламенем порхнул юноша, почти мальчишка. Довольно удачно.
— Так, значит? - в Доусоне поднималась какая-то шальная волна. - Хорошо. Смотрите. - Он зачем-то дернул шнуровку рубашки, и без того свободную, словно она мешала вдохнуть; мотнул головой, отступил на шаг - Мерлин и все его ученики, он бы никогда не решился на это трезвым - и оттолкнулся от земли как раз тогда, когда наступило затишье. Чужие лица мелькнули, смазавшись в рыже-черную пятнистую ленту, и за шаг до костра - невысокого, не выше середины бедра - он с силой оттолкнулся ногами от земли.
Сердце ёкнуло и единственный его удар отозвался во всех конечностях. По левую руку вдруг стало темнее и жарче, пальцы сжало болью - и какая-то сила по инерции толкнула его ещё дальше, увлекая за собой. Секунда, такая долгая и такая короткая, окончилась по ту сторону огня.
Себастьян ди Форла выпустил его руку.
Эндрю коротко, но смачно, сладко и зло ругнулся на тирадорском.
Этадец широко улыбнулся.
То «темнее и жарче». Та сила, за руку потянувшая дальше. Это не было ни неожиданно напомнившем о себе ранением, ни помутнением рассудка. Лотт, одномоментно - почему он не заметил? - сорвавшись с места следом за ним, взмыл в воздух бок о бок, чтобы уже над костром, оторвавшись от земли, успеть перехватить его руку - и опуститься на вытоптанную траву вдвоём.
— Какого. Дьявола.
Ди Форла смотрел ему в глаза - совершенно спокойный в отличие от тяжело дышащего Доусона, в голове у которого не желала связываться в узел ни одна мысль.
— Не удержался, - покаянно развёл руками тот.
— Ещё одна ваша привычка наравне с карабканьем по винограду? Из ниоткуда сигать в костры?
— Вы не представляете, сколько у меня ещё затейливых привычек.
— Огородите меня от них.
— Не становитесь ещё скучнее, чем вы есть. Ваша кровь только побежала по жилам, - пожал плечами эстадец. - Любопытно, если я налью вам ещё, вы хотя бы улыбнётесь? Хоть на четвертой кружке? Вы умеете, Доусон, я знаю достоверно.
— Ди Форла.
Угрожающую интонацию тот распознал хорошо. Лицо его будто поплыло у Эндрю перед глазами, в очередной раз мгновенно меняясь - и ничего не оставляя по себе такого, что напоминало бы о веселье секундной давности. Остро, как бритва, наточенные черты, одна к одной, от узкого породистого носа до сжавшихся в линию губ, от морионового прищура до скул, о которые вдруг стало можно порезаться. Он опустил ладонь Доусону на плечо, подавшись ближе, и негромко сказал, копируя предостерегающую интонацию, по сравнению которой угроза в голосе тирадорца меркла, не вспыхнув:
— Не изображайте страстотерпца. Право слово, я не верю, что вы так уж сильно меня ненавидите. - И, отступив на шаг, переменился снова, той неуловимой переменой, которую никак нельзя было уследить и к которой никак нельзя было привыкнуть. - Вы прыгнули, я прыгнул, всё это похвально, вы чудесно грациозны, знаете? Выпейте ещё. Я уже заметил, что вино очищает вам голову. И если вы сейчас опять спросите своё коронное «Зачем?», - он улыбнулся - узко, недоговаривая; договаривать было ненужно.
— То вы опять ответите «Захотелось», - кивнул Эндрю.
— Мы наконец-то достигли взаимопонимания хоть в чем-то. И ещё, полковник, - ди Форла, уже развернувшись, по своей привычке обратился к нему, оборотившись через плечо. - Я никогда не извиняюсь. Ни за что.
— Приму к сведению, - отозвался в пространство Доусон. Прикрыл глаза. И вспомнил: «Прыгают на удачу... товарищи - на дружбу».
Но они с лоттским дьяволом товарищами были в самую, самую последнюю очередь.
Проклятый эстадец с его проклятыми помутненными рассудка - и одному Творцу известными мотивами.
На этот раз Эндрю за ним не пошел. С него хватило представления при Гран-Сальто, бесед за кружкой вина и пальцев, в зыбком надкостровом мареве сжавших его руку. Всего этого было по горло; ему почему-то стало невыносимо жарко, во рту пересохло, хотелось покоя и бездумья. Он слишком устал думать.
Над рекой, - отметил он, - вдалеке, над тем берегом, начинала голубеть полоска неба. Близилось утро, он хотел успеть проститься с Витторией. Эстадский провидец, любитель ярких представлений, не солгал - он успеет попрощаться ещё до наступления утра. И, хорошо помня дорогу, по меньшей мере, до привратной площади, чуть хуже - до дома Альяци, он двинулся назад.
Уже у самых зарослей жимолости, стеной отделяющих тропу от приречного простора, он зачем-то обернулся. Может быть, проститься и с этой ночью тоже - не самой, как удивительно, дурной в его жизни. Если бы не Вальедец, может быть.
Быть может.
Вспомни тварь древнюю - она и явится, - пришла на ум Доусону старинная присказка. Чуть поодаль, у постепенно затухающего костра, в стороне от общего веселья, стоял ди Форла. Эндрю он не заметил, увлеченный разговорлм со своими собеседниками, кроме которых рядом не было ни души. Хуан - и девушка, благословленная духами стать его наградой на Гран-Сальто. Девушка, комкая в горсти ткань алой юбки - она была затянута на её талии уже не так свободно и, кажется, неровно; впрочем отсюда видно плохо - жалась к плечу моряка, прильнув к нему всем телом, но смотрела на ди Форлу. Тот обратился к ней, спокойный и странно-серьезный. Она, помедлив, кивнула. Закрыла глаза. Затем как тогда, когда эстадец целовал ей руку, качнулась всем телом, кивнув снова. И улыбнулась, вытянув шею и произнеся что-то короткое, слово, не больше. Вальедец тихо рассмеялся, обратился к её спутнику, бросил что-то ему, весело прищурившись, и, получив ответ, рассмеялся в голос с лёгкой хрипотцой. А потом вдруг поднял руку, опустил её Хуану на шею и, дернув на себя, вжался губами в его рот.
Доусон сделал то, чего не сделал, даже обнаружив лотта на подоконнике в спальни Виттории. Он ущипнул себя за руку.
Хуан, перехватив чужое запястье, вжался в ди Форлу теснее, жарче, как побег жмется к древесному стволу. Девушка, приникнувшая к его плечу, полуприкрыла глаза и разомкнула темные губы. Её грудь высоко и тяжело вздымалась под выпущенной тонкой блузой.
Эндрю быстро оглянулся по сторонам. Никто больше, кроме него, не смотрел в ту сторону.
Впрочем, - мелькнула безотчетная мысль, - это всё равно. Ди Форле было бы всё равно.
Отстранившись, но не пытаясь вырвать руку, эстадец кивнул двоим, указывая куда-то в пустоту. Хуан кивнул в ответ. Они сошли с места вместе - эстадец и двое его спутников. Уже почти исчезнув в густом мраке, предвестнике скорого рассвета, ди Форла вдруг обернулся - и Эндрю вздрогнул, когда ему показалось, что они встретились взглядами, хотя, - сказал он себе, - это вряд ли было возможно.
Трое растворились в темноте.
Доусон, с трудом оторвав ногу от земли, шагнул на тропу. И только там, отгородившись душистой жимолостью, ступив на твёрдую почву, вдруг понял, что у его колотится сердце.
Что ж. Духи благословили троих, и одного, - усмешка сухо сломала рот, - щедрее, чем следовало бы. Вальедец, судя по всему, даже уступая - уступать не умеет.
Пламя в каждом втором треножнике погасло. Только тлели угли.
Уже внутри городских стен он, обратившись к одному из стражников, всё ещё стерегущих распахнутые ворота, разузнал, как ему отыскать дом достопочтенной донны Алькои. Спрашивать о жилище торговца Альяци он не стал, оберегая Витторию; пусть от своего несостоявшегося жилища до её дома он мог восстановить по памяти.
Колодезная вода, гостью зачерпнутая из заботливо оставленного кем-то наверху ведра, была такой холодной, что заломило зубы, но в голове слегка прояснилось.
После, - решил он, - обо всём этом я подумаю после. Или не стану вообще.
На улицах было пусто - зачинающийся рассвет, видимо, ещё не был для жителей Ла-Витты поводом прекращать празднество. Некоторые, - он усмехнулся, - только входили во вкус. И передернул плечами, вспомнив тот - сейчас он уверен, что ему не показалось - взгляд, на который напоролся, как на острие, прежде чем ди Форла исчез из поля его зрения - и прежде чем он предпочел исчезнуть сам.
После, - билось в голове настойчиво и умоляюще, - обо всём этом я подумаю после. Или не стану вообще.
Но память была, как и всегда, упрямее.
«Вы сказали: прыгают для чего-то. Чего будете просить вы?» - «Не знаю. Придумаю в процессе».
О чём ты попросил, дьяволово отродье, любимый сын его? Не об этом же. Не о двоих, уведённых тобою. Или?
Гладкая водная поверхность ответов не давала. Эндрю поморщился. По сути, какая ему была разница, какое ему было дело?
Её дом он, как ни странно, нашел быстро; теперь, когда он был один и когда начинало рассветать, путь не показался ему таким запутанным и извилистым; ему всего лишь была нужна параллельно идущая улица. Опыт же в преодолении низких каменных оград, какими здесь окружали дома, и в покорении дикого винограда он уже имел. Карабкаться наверх, что его удивило, оказалось проще, чем спускаться. И рука на этот раз не подвела.
Виттория спала в той же позе, в какой он её оставил, на груди, повернув голову к стене. Во сне она снова скинула с себя простыню, которой, уходя, Эндрю прикрыл её от глаз эстадца, и темные спутавшиеся волосы были в беспорядке рассыпаны по золотитым плечам. Когда он, осторожно ступив на пол комнаты, подошел ближе и сел на постель, она тихо вздохнула во сне и потёрлась щекой о подушку, которую обнимала руками.
Доусон улыбнулся и осторожно, еле касаясь, провел пальцами по её спине, вдоль позвоночника, от шеи во влажных темных завитках - ночь была действительно душной - до впадинки ниже поясницы.
Грудь и руки жгло так, словно кто-то рассёк его надвое и засыпал нутро теми тлеющими углями, что вспыхивали рыжим и алым в треножниках вдоль тропы. На корне языка стало сладко. Он не сразу понял, что это - возбуждение; телесный жар, вдруг так незнакомо, почти больно потёкший по телу. С ним он прошел всю дорогу до её дома, с ним, воспалившимся, как нарыв, и осознанным здесь, у её постели, с ним в руках, во всём теле, в голове, лишенной мыслей, он и коснулся её.
Смуглая кожа. Россыпь темных кудрей. Терпко-сладковатый вкус кожи.
Ещё не приникнув губами, Доусон знал: вкус её будет таким.
Когда он наклонился и поцеловал её в плечо, она шумно выдохнула и потянулась, зажмурившись.
— Ты?
— Я, - негромко отозвался он, поглаживая её плечи и исследуя губами - вороные пряди, шею, спину. Она выдохнула-выстонала тихое «Ммм...» - и выгнулась под ним.
— От тебя пахнет кострами, - шепнула она.
Не костром. И не дымом. Кострами.
— Виттория...
— Молчи, - она, всё не открывая глаз, прошептала еле слышно, на выдохе. - Молчи.
И уткнулась лбом в подушку, приподнимая бедра.
Откровенная и знающая. Откровеннее и мудрее богинь древности, с которыми ему уже приходилось её сравнивать. Он взял её такой и так - почти не снимая пропахшей кострами одежды, вжимаясь грудью в её спину, вдавливая её в постель, двигаясь медленно и сильно, и она захватывала крепкими белыми зубами угол подушки и рвано выстанывала воздух.
Её кожа была солона от пота, когда он, теряя рассудок, прижался губами к выступающему позвонку на её шее. Твердость кости под бархатом кожи. Соль на губах. Черные локоны по смуглым плечам.
Наслаждение было таким сильным, что от него становилось больно до ломоты в костях.
Последним, что он увидел, прежде чем на минуту кануть в небытие, были три золотисто-розовые розы, оставленные ею у изголовья; три розы, перехваченные алой лентой с её платья и начавшие увядать.
Солнце, ярко-желтое и уже горячее, несмотря на всего лишь восьмой час утра, заливало серую брусчатку. Эндрю сидел прямо на обочине дороги у дома донны Алькои, куда его определили на постой, и изучал то подпалённые подошвы новых сапог, то редкие перистые облака над головой. Внутри было пусто и неожиданно спокойно. Эта ночь забрала и дала слишком много, облегчающе выпив его до дна.
В конце улицы появился чей-то силуэт. Через минуту Доусон приветственно взмахнул рукой.
Куальто, шедший к нему и за ним, выглядел гораздо хуже, чем обычно, но гораздо лучше, чем можно было ожидать. Он слишком уж прямо держал голову, не рискую поворачивать её лишний раз, и синева под глазами красноречиво свидетельствовала о том, что ни часа сна этой ночью он не удостоился, но мундир сидел на нем, как влитой, и сапоги ослепительно блестели под утренним солнцем. В одной руке он нёс - Эндрю присмотрелся - с ума сойти - его брошенный ещё у памятной тропы колет. Вычищенный, без единой пылинки.
— Господин полковник.
— Лейтенант, - Доусон, не поднимаясь на ноги, кивнул и принял колет, набросив его на плечи. - Восьмой час.
— Нам пора, - подтвердил адъютант. Выглядел он, пожалуй, даже безукоризненно. Славная у эстадцев выправка. Эндрю помедлил ещё, поднял голову, прищурившись, вгляделся куда-то вдаль - и, помолчав, вдруг спросил:
— Лейтенант, простите за нескромный вопрос и не сочтите за наглость. У вас есть при себе деньги?
Если Стефано и удивился, то вида не подал. Он развязал поясной кошель и с любопытством заглянул внутрь, после чего с искренним сожалением покачал головой.
— Всего один золотой, три серебряных и медь. С жалованьем теперь ждать до Ларагосы, - извиняясь, пояснил он. Доусон улыбнулся.
— Этого более чем достаточно. Примите мои извинения ещё раз, но: вы не могли бы одолжить мне, - он быстро прикинул в уме, - два серебряных?
О том, как он собирался их отдавать, можно было подумать после.
— С превеликим удовольствием.
— И скажите... кажется, у вас здесь есть знакомая цветочница?
Куальто, не удержавшись, широко улыбнулся.
Она проснулась от последнего, короткого барабанного боя, венчающего прощальный войсковой марш. Он слышался уже издалека, от ворот. Войска покидали город. Шел девятый час утра двенадцатого августа.
Виттория Альяци потянулась всем телом, полным сладкой истомы, и кожи коснулось что-то прохладное. Она распахнула глаза.
Вся её постель была усыпана свежими розами - золотыми, белыми, алыми, кажется, всеми, какие можно было найти в Ла-Витте, городе, носящем имя Победы.
Она села на постели, подтянув выше белую простыню, и поднесла к лицу одну - пышную, нежно-золотую. Вдохнула аромат. Негромко, ласково рассмеялась и покачала головой. Она приняла благодарность, эта женщина, чьё имя было созвучно имени города.
— Таким вы мне нравитесь больше, - ди Форла щурился на яркое солнце и не смотрел на него, но понять, к кому тот обращается, Эндрю было несложно. Лошадь под ним была та же самая, что и при въезде в город; колет он также снова сменил на мундир. Отсутствие шпаги на бедре по-прежнему вызывало колкий зуд.
— Сонным?
— Спокойным.
— Обычно же я, по-вашему, каков? - Доусон повернул голову. Эстадец, всё ещё изучая ленту пустынной пыльной дороги, пояснил:
— Раздражительны и хмуры. Удручающе хмуры. Сочиняете речи для дознавателей и прощальные письма друзьям. И прочая, прочая, прочая. Санта-Пилар повлияла на вас благотворно.
... Обо всём этом я подумаю после. Или не стану вообще.
— Ну вот. Стоило ли упоминать. Вы снова смотрите на меня подобно деве-чудотворице, - бросив на него короткий взгляд, удрученно отметил лотт. - Кстати, я всё-таки выкупил для вас тот список у нашей доброй гостеприимной супруги скорняка.
— Вы не шутите, - полувопросительно произнёс Доусон. Ответа не требовалось.
— О ней позаботятся, - вдруг - теперь несомненно без тени шутки - сказал эстадец.
— Простите?
— О ней позаботятся, - с интонацией, определить которую было сложно, негромко и вкрадчиво повторил ди Форла, повернул голову и посмотрев ему в глаза. Остро выточенное, непроницаемое лицо без следа усталости или бессонной ночи. Почему-то захотелось передёрнуть плечами и сотворить защищающий от нечистой силы знак.
Эндрю ничего не ответил.
Он понял, кому эстадец обещал покровительство; что странно, в кои-то веки понял того без лишних объяснений. Не понял только одного: зачем это Вальедцу.
Но об этом тоже, - простучало в висках, - после. Или никогда.
Доусон вдруг подумал: почему за всю эту ночь, Дьявол побери, ему так и не пришла в голову мысль сбежать - при всём обилии имевшихся возможностей?
Над дорогой на Ларагосу продолжало беспощадно светить медовое августовское солнце.
Это был очередной вопрос, ответа на который он не знал.
____________________
Ius primae noctis - право первой ночи (лат.)