МРЗД, я же только утром сегодня подумала, что хорошо бы...
Всегда бы так оперативно и правильно ты мои желания исполняло.

01.04.2013 в 15:00

Пишет  Moura:

Текст, глава пятая, часть первая.
Главы 1, 2, 3 - здесь. | Глава 4: подглава 4.1/3 - здесь; подглава 4.2/3 - здесь; подглава 4.3/3 - здесь.

Неделю не могла вычитать и выложить; аллилуйя. Итак, глава пятая, неоконченная, в которой Себастьян ди Форла преподносит ещё пару сюрпризов, не являющихся сюрпризами, Эндрю Доусон напарывается на то, за что боролся, автор углубляется в родственные связи, флэшбеки отвоёвывают прежние позиции, а рейтинг всё ещё остаётся детским.

Продолжение в комментариях.

-5.1/2-

-5.1/2-

В Ларагосу они вошли пятнадцатого дня августа, под колокольный звон, собиравший на вечернюю службу. Двенадцать дней, миновавшие со сдачи Тур-де-ла-Эга, растянулись на отрезок, близкий к безвременью, и Доусону начинало казаться, что не было никогда ни родного, провинциально-серого Давентри, ни семнадцати лет в Объединённой армии, ни четырёх ранений, ни Джорджианы, ни форта на берегу Альды; был только пыльный, коричневато-серый моток дороги - расплетённая кем-то нить, брошенная под копыта лошадей. Было солнце, слишком яркое - такого никогда не бывает в Тирадоре - и слишком жаркое, похожее на иное, плачущее красным над поющими степями. Был собеседник - страннее всех прежде виданных, и женщина, носящая имя Победы, и костры, раскаляющие нутро добела, и сплошь морок. Какой из этих двух миров был призрачнее - понять было сложно. В тот, прежний, вросший в жилы и вены, влеклось всё существо; из этого, нового, абсурдного, просто некуда было деться.
На второй день пути, садясь в седло, Эндрю без особого любопытства риторически поинтересовался у Куальто: «Какого Дьявола я не сбежал, лейтенант?». «Какое ваше время», - улыбаясь, отмахнулся генеральский порученец.
Он решил проплыть по течению - по крайней мере, до Ларагосы, и там, быть может, всё наконец станет ясно.
Так он и ступил в столицу Золотого Эстадо - на гнедой, любезно предоставленной лоттским военачальником, в собственном мундире, но без шпаги на бедре, полупленным, полугостем, сопровождаемый текучей и быстрой, стройной речью Стефано, рассказывавшего что-то о лучшем - после его родной Ла-Ирры - городе мира, в который они входили (корпус – победителями, он – проигравшим). Помнится, лейтенант как раз перешел к описанию кафедрального собора Всех Святых, когда пропылённому насквозь арьергарду преградил дорогу немногочисленный конный отряд. Доусон автоматически махнул Стефано рукой, но тот замолк и сам, никак не отметив фамильярный жест. Взгляд адъютанта стал напряженным и острым - подранок, ни дать ни взять.
Смотрел он на человека внешне непримечательного, то есть, - сразу определил Эндрю, - из категории самых опасных. Мужчине на низкой крепкой лошадке, совершенно непредставительной, было годам к шестидесяти; возраст выдавали руки, узловатые и перевитые венами, глубокая сеть морщин вокруг глаз - и тугие коротко стриженных кудри, сплошь седой пепел. На нём был дворянский, простого кроя, камзол добротной коричневой материи, и ни один знак отличия не выдавал ни титула, ни рода деятельности; не было даже перстней на пальцах. За его спиной живым веером выстроили лошадей две дюжины неулыбчивых молодчиков в тёмно-коричневом. Эндрю положительно переставала нравиться ситуация.
— Моё почтение, генерал, - улыбнулся седоволосый. Улыбка была доброжелательной до предельной черты.
— Доброго дня, граф. Прогуливаетесь? - ди Форла изящным жестом намотал на руку поводья. Внутренняя струна, так часто в нём натягиваемая, ещё не была напряжена до будущего звона, но оставалось, кажется, недолго; это чуялось с расстояния.
— Чудесная погода! - подхватил неизвестный граф. - Тьяно, я вижу с тобой спутника, кажется, гостя из славного Тирадора?
— Время идёт, а твои глаза по-прежнему остры, Аугусто.
— Они – мой инструмент, - покаянно вздохнул тот. - Не хочешь представить мне твоего спутника? Полковника Объединённой армии Эндрю Доусона, я полагаю?
— Ты уже представлен заочно, как я вижу, - рассмеялся ди Форла. Смех этот понравился Эндрю ещё меньше ситуации в целом. - Желаешь побеседовать? Приватно?
— Ты всегда сразу брал быка за рога, мой мальчик, - дворянин в коричневом развёл руками. - Такова моя работа.
— Всё, что ты смог бы узнать, могу рассказать тебе я. Неужели ты был бы не рад выпить со мной бокал Крови за неспешной беседой?
— В любое время, Тьяно! В любое время! Но сейчас, позволь, я настою - и попрошу тебя перепоручить полковника Доусона нашим заботам. Не мне объяснять тебе, как должно, - и что-то требовательное, не привыкшее знать отказа, вдруг послышалось на самом дне этого мягкого, воркующего голоса. Теперь некий Аугусто окончательно не казался простым.
Ди Форла встретился с ним глазами - черное утонуло в черном, будто темнота поглатывала сама себя, готовая сомкнуться, схлопнуться изнутри.
— О, как я этого не люблю, Аугусто, - тихо, почти шепотом проговорил генерал, но этот шепот, кажется, вползающий под кожу, можно было услышать в каждом конце небольшой круглой площади. В нём было предупреждение, хотя и не было угрозы.
— Что делать, мой мальчик, - с той же тихой серьезностью отозвался Аугусто.
— Что делать? - улыбка Вальедца больше походила на куртуазный, ласковый оскал. - Поверь: я всегда знаю, что делать. А ещё я дьявольски гостеприимен и не люблю, когда моих гостей уводят вот так, сразу; право, это невежливо.
— Время не ждёт, - флегматично, шелестом откликнулся дворянин. - Сегодня. Сейчас. А дальше, - он снова посмотрел ди Форле в глаза, - решу я.
Чужой разговор превращался в мистерию, однако смысл его был ясен. Доусон подобрался в седле. Он был готов идти куда угодно и с кем угодно; всё, наконец, начинало походить на себя настоящее, как ни странно. Плен начинал походить на плен, и это успокаивало вместо того, чтобы тревожить. А эта вибрирующая, больная струна в груди - её можно прижать и забыть.
— Как дурно зарекаться, - вкрадчиво отозвался ди Форла - и, не дожидаясь ответа, быстро обернулся к едущему бок о бок с Куальто Доусону: - полковник, позвольте представить: перед вами достойнейший дон Аугусто, граф Агилар, глава Тайной службы Его Величества короля Эстебана, мэтр в своём ремесе. Именно под его крылом клюют зерно птенцы-дознаватели, эта славная людская порода. Мэтр искренне желает побеседовать с вами, как говорят солэйнцы, tête-a-tête.
— Я к услугам Его Светлости, - Эндрю, наконец, удалось поймать чужой взгляд из-под припорошенных пеплом лет бровей. Через него, словно через стену, было невозможно пробиться; затемнённое стекло со старательно нарисованной эмоцией, подходящей моменту.
— Удачи, Доусон, - ровно бросил ему в спину ди Форла. - Граф. Рад был встрече.
— И я очень рад, мой мальчик, - с готовностью закивал Агилар. - На огонёк, правда, не приглашаю.
— Ну отчего же, - всё так же равнодушно, с ленцой отозвался генерал. Эндрю не успел обернуться, но спиной почувствовал, как искра, опасная и колкая, сверкнула между этими двумя. А потом «достойнейший дон» кивнул своим коричневым, один из которых принял гнедую Доусона под уздцы, и так, в кольце молчаливых, одинаковых с лица молодцов при шпагах, они двинулись вверх по улице.
Детское, абсурдное, со страниц романов - желание обернуться было таким сильным, что протянулось болью от затылка, вниз по шее и спине. Но делать этого он не стал. Только потом, минутой позже, прокручивая в голове свою очередную речь для господ дознавателей, Эндрю вдруг подумал, что ещё больше, чем на желание посмотреть назад, это было похоже на ощущение чужого взгляда, будто бы вдавливающего его в невидимую каменную кладку.

Примерно таким он их себе и представлял - дознавателей Тайной службы. Впрочем, обобщать не стоило, хотя этот, напротив, более чем вписывался в рамки воображаемого портрета. Лицо без возраста - двадцать, двадцать пять, тридцать - острота черт, но не та, что у ди Форлы или Куальто, иная, птичья, не тонкокостная, но будто стёртая; весь - то ли мелкий грызун с острыми зубами, то ли длинноклювая птица. Он почти мог бы, впрочем, нравиться женщинам, этот дознаватель в форменном коричневом камзоле, но всё губили глубоко посаженные темные глаза - безразличные ко всему, кроме. Глаза умного фанатика.
Таких Доусон любил ещё меньше хмурых мужей на застольях и псевдодобряков вроде Агилара, вдруг исчезнувшего, словно по воле магии, у невзрачных ворот серенького особняка, не доезжая, если предположить, центра города.
Птице-грызун молчаливо указал ему на грубо сколоченный деревянный стул, Эндрю так же молча занял предложенное место - напротив стола, за который опустился дознаватель. Комнатушка также не наводила на приятные мысли - каменный, хоть и сухой и чистый, мешок; стол, два стула, на столе - подсвечник, бумага и чернильный прибор. Это, в сущности, тоже соответствовало его предположениям.
— Франциско Пеньялвер, старший военный дознаватель Тайной службы Его Величества короля Эстебана IV, да продлит Творец его правление, - скучающе представился, словно произнося в пустоту, эстадец. - Назовитесь.
— Эндрю Доусон, полковник армии Тирадора в составе Объединённой армии солэйнских и тирадорских войск, - ровно отрапортовался он.
— При каких обстоятельствах вы оказались на территории королевства Эстадо?
— Был взят в плен при штурме эстадскими войсками форта Тур-де-ла-Эг третьего августа сего года. Корпус генерала Себастьяна ди Форлы.
Последняя фраза вырвалась сама собою, хотя вряд ли имела смысл. Дознаватель поднял голову; до того он со скучающим видом рассматривал лист бумаги перед собою. Взгляд, короткий и царапающий, на секунду коснулся лица - будто когтистой лапкой. Захотелось повести плечами, но Эндрю сдержался. Тот моргнул и вдруг спросил - так буднично, словно интересовался, не пошел ли случаем дождь:
— Где пакет?
— Простите?
— Пакет, - по-прежнему скучающе повторил Пеньялвер, но что-то в этих тоскливых интонациях стремительно начинало настораживать. - Коричневая кожа, тесьма, сургуч с именным оттиском вашего командира. Это если верить описаниям нашей разведки, конечно, - неожиданно охотно поделился тот.
— О пакете, известном моему командованию и не известном мне, вам лучше спросить у моего командования, дон.
— Я с большим удовольствием и, не сомневаюсь, большой пользой побеседовал бы с доном Грайе, но, боюсь, в данную минуту мне придётся беседовать не с отправителем, а с адресатом, то есть - с вами, полковник. Зачем множить отрицания и тратить наше общее время? Вы получили пакет, подходящий под описание, непосредственно перед взятием форта. Нам хотелось бы его увидеть. Если это не является возможным - узнать о его содержимом. Всё предельно просто, и сотрудничество крайне облегчило бы мою задачу и вашу участь. Вы согласны со мной?
— Я всецело за облегчении вашей и моей участи, - перефразирование тому если и не понравилось, то на сухом лице это никак не отразилось, - но ничем не могу помочь.
— Поспорю с вами. Пакета при вас обнаружено не было, следовательно – вы успели скрыть его от посторонних глаз до взятия форта. Расскажите, где.
— Откуда вам знать, что пакета при мне не обнаружено?
— То есть, пакет был? – у птице-грызуна затрепетали ноздри. Эндрю прикрыл глаза и тихо вздохнул; загонять себя в ловушку не следовало, но ему очень не понравилось, как прозвучали чужие слова. О том, что непосредственно после взятия Тур-де-ла-Эга при нём не обнаружили фантастического пакета, этот очаровательный дон мог узнать только от кого-то из корпуса ди Форлы. Сама мысль о том, что кто-то из людей Вальедца, с учетом самых патриотичных побуждений, доносил Тайной службе, вдруг показалась омерзительной. И, - он не сомневался, - показалась бы таковой и самому ди Форле.
— Повторюсь, мне ничего не известно ни о каком пакете. Перед рассветом третьего дня этого месяца я получил с гонцом срочную депешу, содержащую приказ сдать форт. Это было последнее известие от моего командования.
— Другими словами, вы по-прежнему настаиваете, - скука в чужих глазах медленно переплавлялась во что-то топкое и вызывающее желание поморщиться, - что не знаете ни о каком пакете?
— Слова те же. Именно. Настаиваю - и не знаю. Впрочем, даже знай я, всё равно вряд ли сумел бы вам помочь.
— Это печалит меня, - сообщил ему Пеньялвер.
А потом наступила темнота.

Здесь камень был холодным - холодным настолько, что казался влажным. Может быть, впрочем, он таковым и был. Доусон понял, что погорячился, называя комнату, в которой с час назад беседовал с Коричневым, каменным мешком. То были хоромы; парадный зал королевского дворца Олеады. Мешком - в прямейшем из смыслов - было это. Длина - можно лечь, но ноги не вытянуть до конца, ширина - на одну отставленную в сторону руку; головой он упирался в потолок, не разгибая спины. Это была гробница.
Гостеприимная Ларагоса. Солнечная Ларагоса. Жасминный город.
Эндрю нервно хохотнул. Звуки, вырвавшиеся из собственного горла, будто отразились от узких стен, слишком громкие, ударившие по ушам. Он привалился к стене и попытался мерно вдохнуть. Не то чтобы он не ожидал чего-то подобного, когда перед ним распахнули дверцу во тьму и очередной безликий, буркнув «Пригнись», втолкнул его внутрь. Но это был тот случай, когда совпадение ожиданий с реальностью не радовало.
Помнится, пленённого ди Форлу двумя годами ранее Мэррон тоже ночь продержал в тюрьме Мансара, но там, если верить юному Найтингейлу, всё было в порядке и с высотой потолков, и с шириной стен, и даже с койками. Здесь койкой был каменный пол. Холод сразу пополз по спине, будто цепляясь за кожу руками, всё выше и выше, но - так как стоять здесь было столь же невозможно - он предпочел не замечать ледяного онемения. Удивительно, как здесь, в сердце раскалённого, как уголь, города им удавалось создать этот холод. Даже под землёй, кажется, не могло и не должно было к августу остаться подобного.
Под землёй.
Думается, он был довольно глубоко. Как пить дать - гробница.
— Если бы тогда, - произнёс он вслух - слишком громкий шепот, хотя нельзя тише, - ты дал бы мне сделать это, Дьявол тебя побери.
Лоттский генерал возникал в голове неотвратимо и настойчиво. Не будь его, этого резного силуэта на фоне раскалённого неба, не случись того выстрела - нельзя метче - и того выбитого из руки стилета. Не будь всего этого - не было бы и Франциско Пеньялвера с его глазами хищной птицы, ни этого вытесанного из камня гроба, ни неизвестности, прозрачной, впрочем, до издевательства.
Изгнания кошмаров, Санта-Пилар-дель-Вино, Виттории и прибрежных костров не было бы тоже.
Он никак не мог решить, равноценно ли. Чаши покачивались, не уравновешиваясь.
Холод обнимал, втягивал в себя, спазмом вставал поперёк горла.

Холод. Прежде Эндрю Доусон никогда не думал, что станет мечтать о тирадорской зиме на памятных улицах Давентри, о январях Винтерберга и мягких морозах Олеады. Глотнуть бы хоть раз, хоть одним вдохом - воздуха, искрящегося от мороза, голубого и чистого. Здесь его не было и не могло быть. Здесь было только степное лето, горячее от солнца, безжалостного, как люди, и пьяное от голосов людей, вспаивающих землю кровью.
— О чём вы думаете, Доусон? - Жюстен, кривясь от боли в раненом плече, пытается надорвать край собственного мундира; из-за грязи и пыли, смешавшейся с кровью - свой? чужой? своей и чужой - уже не различить, где лазоревое, а где - серебро шитья. Он шипит, когда тянет сильнее; плечо даёт о себе знать. - К Дьяволу, - бросает Антуан - и рвёт полу крепкими белыми зубами. Два выбиты.
— Вы посмеётесь, Жюстен.
— А вы попытайте счастье.
Плотное сукно оглушающе громко, резко трещит. Солэйнец отрывает грязно-голубую полосу. Они познакомились на рассвете этого дня, когда лейтенанта, как щенка, бросили в загон для пленников. Потом последовало то, что у алиасцев могло бы сойти за допрос, но было скорее развлечением; Жюстен не вернулся, его вернули - с исполосованной, как нынешний мундир, спиной. Белое - алое - золотое - чёрное. Разодранная рубашка - кровавые полосы - кожа - грязь. Они смешивались в один неразличимый, общий цвет, и это был цвет их неудачи, цвет далёкого безразличного солнца над головами и выжигаемой памяти.
Солэйнец продолжает рвать. С пару минут назад он заявил, что для его спины мундир теперь противопоказан, а рану Доусона надо хотя бы кое-как перетянуть.
— О тирадорских зимах.
Антуан молчит с минуту, растягивая в руках некогда лазоревое сукно, ставшее лентой бинта.
— Я бы согласился и на солэйнскую, - негромко отвечает он. И, Эндрю видит, да - ему совсем не смешно. - Представьте, Доусон. В детстве я обожал есть снег, - у Антуана Жюстена ярко-голубые, под цвет прежнего мундира, глаза. Когда он пытается с неумелой осторожностью протянуть импровизированный бинт под его спиной, во рту вдруг становится тошнотворно-кисло, боль ударяет от живота и выше, в горло, перебивая вдох, и становится очень темно.
Где-то там, на дне этой темноты, если падать очень, очень долго, - можно (он знает) коснуться холода.
Осязаемого, как боль. Далекого, как коронованное багрянцем солнце.

Счет времени он потерял. Здесь, среди камня, заставляющего медленнее течь кровь, мог пройти час, а могли - сутки. В этом каменном мешке, во что верилось с необыкновенной лёгкостью, время могло течь иначе; голода, жажды и даже сна не было, тело переставало быть его телом. Мысль, чужая и остранённая - что-то о свете, на который хотелось бы выйти ещё хоть раз - мелькнула и исчезла. Он был странно, предельно спокоен. Теперь, наконец, всё шло по плану, так, как должно было идти изначально. Колесо завертелось, и вкруг него мелькали допросы, депеши, донесения, одинокая свеча на дознавательском столе, когтистый взгляд Франциско Пеньялвера, ди Форла, уступивший любезному Агилару, - все. Всё.
Ди Форла, не уступающий даже уступая.
В сущности, причём здесь ди Форла, какое лоттскому генералу дело до потащенного за собою по прихоти тирадорского полковника. Право, Доусон, право - смешно.
Виттории тогда, когда он сказал ей то же, смешно, правда, не было.
Зачем ты нашёл её мне? Зачем ты показал мне костры Дель-Вино?
Пожалуй, это было слишком жестоко даже для Себастьяна ди Форлы, а, впрочем, вряд ли тот об этом задумывался; человеческие чувства проходили у эстадца по какой-то особой статье.
Пеньялвер менял камзол, свеча загоралась заново, упоминания о неведомом пакете начинали вызывать нервические улыбки; воды ему, правда, дали, хотя хотелось не слишком. Тело отказывалось от него – вдруг, неожиданно. Тело, наконец, получило то, чего ждало. И снова падало в холодную темноту.

Ночь, состоящая из промозглой черноты, была, скорее всего, на исходе; время всё ещё густело, а мыслей всё ещё не убавлялось. Зачем тогда - быстрая молния слева и рука, сжавшая пальцы, и «Прыгают для чего-то», и...
«Захотелось».
Всё просто.
Захотелось.
Это внезапно разозлило. Умирать - даже геройски, молчаливо, на дыбе - вдруг расхотелось. На корне языка, отголоском далёкого, давнего вкуса, ещё чувствовалась терпкая винная кислинка, и сладость поцелуя женщины - тёзки города, и горечь от проглоченного кострового дыма, и сладкий осадок от чужой шалой белозубой улыбки. От эстадца, - вспомнилось вдруг, - тоже пахло дымом. Захотелось выйти отсюда, найти «генерале» и тряхнуть его за шкирку, как котёнка, вжать в стену, выбивая дух, и что-то спросить, что-то важное, вроде приевшегося «Какого Дьявола?». Тот рассмеялся бы в ответ, в чем не приходилось сомневаться, и всё вновь стало бы странно, абсурдно, безумно, непонятно; Эндрю вдруг поймал себя на мысли, что непонятность эта, коконом окружающая безумного Вальедца, ему нравится всё-таки стократ больше столь любимой, правильной, логичной определённости.
Вряд ли лотт, конечно, дал бы ухватить себя за шкирку; вывернулся бы угрём и лицом в стену вдавил бы его.
Эндрю, не отдавая себе отчета, улыбнулся; кто увидел бы её здесь, эту улыбку, а самому было уже всё равно.
Умирать он не боялся; физически смерть отзывалась только равнодушием.
Но не хотел.
И это пугало больше времени, свивающегося внутри каменного мешка в тугую спираль.
Он как раз додумывал эту мысль, когда низкая дверца, скрежетнув, распахнулась. Свет от тонкой свечи был ослепляющим.
... Франциско Пеньялвер сменил скучающий тон на уверенно-требовательный. В тени допросной вдруг возник мэтр Агилар, улыбающийся углами губ; невидимый и вызывающий интерес, как и любой стоящий противник. Сызнова были «Где пакет?», и «Содержимое», и «Для чего вы так упрямитесь?». Ему стоило бы ответить, что твари с две они имеют право обращаться так с ним, тирадорским дворянином в звании полковника армии, но это была глупость со страниц де Жуавиля, а героев романов он теперь, кажется, ненавидел. Он был солдатом, это - войной, а они - врагами. Так просто и так ясно, как никогда не было с Вальедцем.
Так отвратительно просто. Так предсказуемо ясно.
А после Пеньялвер заскучал в ходе беседы в одностороннем порядке. И Агилар кивнул из темноты, всё ещё невидимый и имеющий право разрешать и запрещать, и птице-грызун в коричневом трижды ударил в дверь. У вошедшего на условный стук было отрешенное лицо того, кто хорошо выполняет приказы и не боится вида крови; такие часто ходили в палачах и экзекуторах.
— Увести?
— Пока ударь.
Он чуть было не спросил, отчего сразу не четвертование, экономии времени ради. Раздражающее красноречие ди Форлы оказывалось поистине неискоренимо заразным.
Вошедший, у которого ни мысли не отразилось на лице, ударил почти без замаха. Боль была тупой и недолгой, солёной и горячей. Только сплюнув зуб и кое-как произнеся:
— Гостеприимная Ларагоса, - Эндрю порадовался тому, что не сломана челюсть. Он, по крайней мере, говорил.

Их поставили друг против друга следующим же днём. Его - и солэйнского лейтенанта, пустившего свой мундир ему на бинты. Алиасцы любили смотреть, как дерутся пленники. У них было мало развлечений в бездушно-желтой степи.
Они отказались - оба, и камча свистела, как пела, и боль была такая чужая, бесполезная, бестелесная, тупая; уже не застила сознание, только зубы скрипели - и проговаривалось, проговаривалось где-то в голове:
Меня зовут... армии Тирадора... живым...
Во второй раз они были сговорчивее. Жюстен ещё мог стоять на ногах, а его мундир, разодранный на полосы, ещё приносил хоть какую-то неверную пользу. Мальчишка отвёл ото лба некогда льняную чёлку, медленно прикрыл глаза, открыл и внимательно посмотрел на Доусона. Он был сосредоточен и серьезен, этот солэйнец-разведчик, на горе отбившийся от своих.
— Мы должны, Доусон.
Эндрю кивнул.
— Я постараюсь беречь вашу рану.
— Как и я - ваше плечо, Жюстен.
Они сошлись сразу, без звериного нагнетающего кружения вдоль живой стены ухмыляющихся и предвкушающих кочевников. Антуан вдруг оказался за его спиной, заламывая руку - словно в тренировочном зале, не пытаясь вывернуть, и шипяще прошептал на ухо:
— Им нужна кровь. Разбейте рот, - и ослабил хватку.
Доусон, развернувшись к нему, последовал совету. Белокурая голова дернулась назад и набок, и когда Жюстен крепко зажмурил глаза, Эндрю вдруг стало плевать. Он бы вышел из круга, и к тварям, что было бы после, но лейтенант тряхнул головой, размазал тыльной стороной ладони по подбородку струйку крови из лопнувшей губы и еле заметно кивнул. Глаза его были тёмными и страшными, совсем не мальчишескими глазами того, кто умел держаться и держать. И они были гораздо, гораздо темнее лазури солэйнских мундиров и полуденного неба над головой.
Из того поединка Доусон вышел победителем, потому что: «Толкните в плечо. Дьявола с два, Доусон. Сейчас вы слабы. Я выдержу. Нам нужно остаться в живых». И он надавил катающемуся в пыли Жюстену на плечо, услышав, как тот заскрежетал зубами, потому что это был их способ остаться в живых.
Поводы для того, чтобы больше не жить, копились один за другим. Держали только собственная молитва, девочка-кукла, поджавшая выпачканные в крови ноги, и желание увидеть, как солэйнский лейтенант снова наденет целый, с иголочки, мундир.
Голубой, как мёртвое небо.

Никто из них не успел обернуться на тихий скрежет. Только Агилар вдруг молниеносно подался вперёд из своего покровительствующего полумрака.
— Ни в какие ворота, - свет, ворвавшийся прежде голоса, ослепил. Тот, равнодушный, с лицом потомственного палача, как раз замахнулся во второй раз, когда дверь не открылась - распахнулась. Она сорвалась бы с петель, не будь те столь внушительны. Открыли её пинком. За чьими-то плечами - Эндрю прищурился, но не смог разглядеть лица, вошедшему в спину бил свет от двух факелов - маячил испуганный стражник, сжимающий кольцо с ключами. Вот его лицо в факельном рыжем свете было видно Доусону отлично, и радости на нём заметно не было. - Ни в какие ворота, Аугусто. Как поживаете, полковник?
Очевидно нежданный гость переступил через порог, впуская за собой двух гвардейцев - их Эндрю помнил по лицам. Гвардейцы, поозиравшись, ловко пристроили факелы в кольца и, дождавшись еле заметного кивка, вновь исчезли за дверью, оставив её, однако, распахнутой настежь.
Теперь на вошедшего можно было смотреть, не щурясь. Голос и лицо слились воедино, став - о, Дьявол, да кем бы ещё они могли стать и чьими бы ещё могли быть.
— Благодарю, генерал. Не жалуюсь, - ответил Эндрю, наклонив голову и сплюнув алый сгусток. Слава Творцу, на этот раз без зубов.
— Не скромничайте. Аугусто, друг мой, я не ожидал.
— Тяжелые времена, мой мальчик, - отозвался Агилар. Тени в комнате стало меньше, но он умудрялся растворяться даже в той, что ещё оставалась. - Ты должен понять.
— О, я понятлив, как никогда. Полковник, вас, надеюсь, не связали для полноты картины? К слову, вы хладны, как труп. Ау-гус-то! Что за Алиас, право слово, - и, опережая очередной комментарий о сложных временах и драгоценных информационных ресурсах, ди Форла подошел к стулу и подхватил Доусона под руку; силы встать нашлись неожиданно – в теле, давно, казалось, окаменевшем. Плечо эстадца в черно-золотом обхвате мундира жгло, как печь. - Какой дурной тон. А вы, - Вальедец осторожно развернулся на мысках, - молодой человек? Узнали всё, что вам было нужно?
— Маркиз, - ди Форла, ненавидевший, как помнилось Доусону, свой титул, поморщился, - я нижайше просил бы вас...
— Зачем же утруждаться. Не просите. Я сразу, без каких-либо просьб, могу освободить вас от вашего тяжкого труда как минимум на сегодняшний день. Если, впрочем, не решите чужими руками выбить пару ответов на интересующие вопросы из кого-нибудь ещё. Плохо спится, - вдруг нежно поинтересовался генерал, - без воспоминаний о чужой крови? - И, не дожидаясь ответа, повернул голову к Агилару: - Аугусто, отправь мальчика повоевать, я даже возьму к себе.
— Ты не любишь кровожадных, - с легким сожалением отозвался мэтр.
— Твоя правда. Досточтимый дон, - он вновь обращался к Пеньялверу, и голос его становился всё тише и вкрадчивее - той жутковатой, недоброй вкрадчивостью, что удивительно хорошо удавалась Вальедцу, - всегда бейте сами, если решите бить, мой вам совет. Чужие руки - mauvais ton, как говорят наши враги солэйнцы, и ненадежно, и попросту недостойно дворянина. Желаете что-то сделать - уж делайте сами.
— Генерал, - Пеньялвер, всё ещё, кажется, не понимая того, что уже понял даже Эндрю, поднялся на ноги. - Здесь осуществляется дознание по законам военного времени. Оно ведётся именем Его Величества короля.
— Ничего нового, - посмотрев на Доусона, посетовал ди Форла. - Я не услышал от вас ничего нового, молодой человек. - Из тени, кажется, послышался тихий, выдохом, смешок. - Продолжайте, ещё не всё потеряно. У меня есть ещё пара минут, чтобы выслушать вас - прежде, чем мы с полковником Доусоном покинем сию славную обитель истины.
И птите-грызун выпустил коготки.
— Ваше положении и всем известные заслуги, - по тонким, слишком бледным для эстадца губам проскользнула улыбка, неуловимая, как дуновение, - увы, не обеспечивают полномочий, достаточных для вмешательства в военное дознание, которое - это вам, как человеку военному же, должно быть известно - является делом государственной важности. Следовательно, за отсутствием данных полномочий вы не можете, генерал, вмешиваться в ход допроса и решать судьбу пленного Доусона, - собственная фамилия в его устах прозвучала с холодной оскорбительностью, - или кого-либо из иных военнопленных. Ввиду чего я нижайше прошу вас, досточтимейший дон, покинуть нас.
В жизни Франциско Пеньялвера, - как-то отстранённо подумал Эндрю, за неполные две недели узнавший о Себастьяне ди Форле вполне достаточно для первого впечатления, - имели место две кошмарные, роковые ошибки. Он продал кому-то свой инстинкт самосохранения (видимо, за следовательские таланты) - и он никогда прежде не удосужился встретиться с маркизом ди Форлой жизненного опыта ради. На долю секунды, слишком короткую для человеческого сознания, его даже стало немного жаль.
Столь неожиданно, черно-золотой молнией разбивший весь процесс дознания ди Форла отвечать сразу не стал, что уже не сулило добра. Он вздохнул - что-то было в этом вздохе почти театральное - произнёс:
— Ненавижу задержки, - высвободился - Доусон оперся рукой о спинку стула - подошел ближе к столу рьяного радетеля за разведывательное благо эстадской армии и неожиданно бесцеремонно присел прямо на столешницу, поверх разложенных бумаг и так и не дописанного протокола. Дознаватель с труднопроизносимой для тирадорца фамилией медленно отступил на шаг. Глаза его, черные, колючие, недобрые глаза человека с хорошей памятью, лучились тёмным сиянием. Доусону приходилось знавать людей с такими глазами - и он предпочитал или убивать их сразу, если речь шла о врагах, а таких друзей он не заводил сроду, даже мнимых. Из них получались умные и опасные противники.
С другой стороны - не опаснее Вальедца с его лёгкой формой безумия.
Было совершенно не понятно, почему тот, кто стоял во главе вышеозначенной службы, не спешил спасать своего подчинённого, а отошел в тень, уступая сцену ди Форле. Впрочем, быть может, как раз науки ради. В том же, что спасение лишним не было бы, Доусон был убеждён наперёд.
— Мне жаль огорчать вас, - в голосе генерала билось, как птица, почти что искреннее сочувствие, что никак не вязалось с мальчишеским болтанием ногою в воздухе, - но вынужден усомниться в силе ваших доводов. При всех своих дивных достоинствах, в наличии которых я уверен, - он тонко улыбнулся, и Доусон заметил, что отошедший в тень мэтр не сдерживает собственной улыбки, словно наблюдает за домашним спектаклем, - вряд ли вы можете советовать и тем паче, упаси вас Творец, указывать Гласу Короля. Хотя я, конечно, могу заблуждаться, ибо все мы люди, и ценю вашу отчаянную смелость.
И, не прекращая источать мёд, буквально капавший с темных губ, ди Форла жестом уличного фокусника изящно извлёк откуда-то с изнанки мундира узко сложенный лист плотной желтоватой бумаги, перевитый золотым шнурком, на концах утопленным в сургуч с оттиском виноградного листа.
Мэтр тихо, еле слышно хмыкнул - кажется, одобрительно. Судя по всему, ему постановка нравилась. Эндрю, пожалуй, тоже.
Дознаватель из молодых да ранних застыл, будто вся жизнь разом ушла из тела. Ди Форла, продолжая смотреть на него с ласковым сочувствием, тряхнул лист, разворачивая. Франциско Пеньялвер лишь опустил глаза, с внезапным равнодушием скользя глазами по строчкам. Листа он в руки так и не взял.
Эндрю впервые наблюдал настолько ошеломительную бескровную победу; победа читалась с лица дознавателя, лишившегося последней кровинки и ставшего абсурдно, невозможно спокойным.
— Смиренно прошу даровать мне высокое прощение, Светлейший дон, - бесцветно произнёс он, - я виноват в непослушании и покоряюсь. - Дождавшись безразличного кивка ди Форлы и преклонив голову так, словно каждое лишнее движение могло отзываться алой волной боли, Пеньялвер поклонился, будто загипнотизированный, приложил руку к груди, развернулся на мысках и подошел к двери. Каждое его движение, словно бы совершаемое под водой, было плавным и нарочито неспешным. Дверь закрылась без звука. Удаляющиеся шаги мерно отбивали удары по каменному полу, гулко отражаясь от стен и низкого потолка. А потом вдалеке раздался рокотом отозвавшийся удар - как если бы там, в конце коридора, чем-то с силой ударили о каменную кладку.
Части мозаики, рассыпанные перед глазами, пока не желали составлять единую картину в его утомлённом суточным дознанием мозгу. Эндрю посмотрел на ди Форлу. Тот нарочито беззлобно улыбнулся, глядя в закрытую дверь:
— Он самоубийца, этот твой юноша?
— Он самый талантливый из моих учеников, потрясающе выполняющий свою работу, - поправил мэтр, снова выступая из тени. - Наши средства, Тьяно, ты понимаешь. Горяч! - извинительно - извинения не было ни на унцию - продолжил он; глаза его, неестественно добрые, бархатные, мудрые глаза - сияли так, словно он любовался ди Форлой. Впрочем, быть может, так оно и было - и что-то подсказало Доусону, что, нет, сухопарый Франциско с глазами человека, умеющего оправдывать средства целью, лучшим из учеников Аугусто Агилара не был.
Был - способным, пусть и чужими руками. Губу всё ещё саднило.
— Самоубийца, - блаженно протянул эстадский генерал, нежно прищурившись, как кот, наступивший лапой на хвост мыши. И внимательным, скорым взглядом ожег Доусону лицо - шрамом поверх шрама, новой кровавой коркой поверх уже запёкшейся. - Ну да святые с нашим отважным идальго, Творец ему судья, не правда ли?
В коротком глухом смешке мэтра могла таиться уйма смыслов - а могло не быть ничего.
— И как давно ты - второе лицо государства? - ничего не имея против смены темы, вкрадчиво поинтересовался он, подходя ближе и протягиваю руку таким обыденным жестом, что Эндрю лично захотелось тут же снять с шеи хоть святой знак, будь он у него, и отдать бескорыстно. От его отеческой улыбки у Доусона в худшие времена (если они были - эти худшие) выступил бы ледяной пот. Пока же улыбка была обращена не к нему, и он предпочитал свою роль бесстрастного зрителя всем прочим. Хотя, Дракон побери, невыносимо хотелось понять, что здесь такое творится. Одно, в сущности, было ясно и без объяснений - педантичный и чрезмерно патриотичный Пеньялвер был явно унесён с поля боя на щите.
Слабо брезжила недостойная солдата вера в то, что с жизнью и физическим здравием он прощаться, кажется, поспешил.
Ди Форла, видимо, перестав видеть во всесильном листе, сделавшем из ястреба синицу, что-либо драгоценное, небрежно протянул его Агилару.
— Если верить часам на ратуши, - он прикинул что-то в уме, - с две четверти часа.
— И, судя по всему, на этот раз ты даже не заставил Эстебана себя уговаривать, - отозвался мэтр, быстро пробегая по строчкам цепкими глазами, будто бы навеки переводящими всё написанное в тайники идеальной памяти.
— Как я могу, мой дон! Заставлять моего короля просить, - в голосе лотта была настолько явная укоризна, что у Доусона против воли дрогнули углы губ. Молодой генерал снова шутовствовал - ничего необычного, в общем-то.
— Как будто ты занимался чем-то иным весь последний год, - пробормотал седовласый Агилар, и бормотание его было очевидно рассчитано на чуткий слух собеседника. Ди Форла, как любил, замечание проигнорировал. Вместо этого он извлёк из мундирного нутра золотую печатку и надел её на средний палец правой руки. Дочитав до конца, мэтр хмыкнул и снова улыбнулся - тонко и устало: - недурно, мой мальчик. Право, недурно. Однако учти: от меня обращения «Светлейший дон» можешь ждать только прилюдно. Поздравляю тебя.
— Обойдусь без Светлейшего. И - не с чем, - вдруг, мгновенно посерьезнев, ответил тот. Лицо его, как нередко бывало, в одну секунду будто заточилось каждой чертой до остроты лезвия. Они встретились взглядами - глава Тайной службы при Его Величестве короле Эстебане IV - и Вальедец, любимец армии и Глас короля, и этот молчаливый диалог зазвенел в крохотной комнате тугой задетой струной. Доусон понял очень быстро: какое-то время он сам выдержать сумел бы, но вряд ли - больше трех секунд. Ди Форла выдержал до конца - и Агилар первым смежил веки, снова изгибая углы губ в призрачной улыбке.
— Я горд, что приложил руку к твоему воспитанию, мой мальчик.
— Мы оба гордимся одним и тем же.
— Сейчас сложные времена.
— Не люблю простых загадок.
Глас короля, Дьявол его побери, - вдруг четко проговорил про себя Эндрю то, что почти затерялось в голове, и всё сразу встало на свои места. Ему в бессчетный раз захотелось сотворить защищающий знак.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Тьяно, - внушительно не спросил - буквально утвердил Агилар. - У Вальедцев свои прихоти, а каприз - не лучший советчик.
— Я всегда знаю, Аугусто, - ровно отозвался ди Форла, складывая и убирая лист обратно, за подкладку мундира - так небрежно, словно никакого безмолвного разговора, вибрировавшего напряжением, не было и в помине. - И мне нравится, как ты оцениваешь масштабы моих прихотей. Это лестно.
— Я старик и беспокоюсь, - вздохнул тот.
— Аугусто, - предупреждением. Почти не узнаваемым, оттенком, прозрачным мазком внутри интонации. Мэтр улыбнулся в ответ - быстро и ловко.
— И всё же я рад, мой мальчик. Это лучший выбор Эстебана, и не думаю, что он пожалеет. Боюсь, как бы не пожалел ты.
— О, мои гипотетические сожаления оставь мне. А теперь, прости, нам пора, - ди Форла развёл руками, резво спрыгнул со стола и даже пружинисто оттолкнулся от пола мысками; стройное гибкое тело так и искрилось шальной силой, требующей выхода, но тщательно притом контролируемой.
— Я могу поинтересоваться, куда?
Ди Форла коротко хохотнул. Пожалуй, из всех людей на своём пути - по крайней мере, из тех, кто был знаком Эндрю - мэтру Агилару он улыбался наиболее искренне.
— Хочется узнать от меня, а не от своих птенцов? Утреннее солнце над вершинами Виро-ла-Ирры, виноградники Маранде... - он упруго потянулся, разминая мышцы.
— Я спросил бы, насколько ты уверен в огромном множестве вещей, мой мальчик, но это лишние вопросы. Из нас двоих первым советником короля являешься ты - уже, пожалуй, эдак четверти с три часа - и тебе виднее, что делать.
— Но не будь я им? Сим Гласом?
— Я бы поспорил с тобой, - ласково улыбнулся мэтр, но глаза его блеснули холодно и колко, предостерегающе. Ди Форла безмятежно рассмеялся, однако безмятежность эта звенела, как сталь:
— Ты всё ещё можешь поспорить.
— Чтобы проиграть? Избавь, это мне всё-таки не по чину - да и давно уже не по летам; я проиграл бы и прежде. Маранде, Тьяно? - тут же очень спокойно, совершив какой-то нераспознаваемый переход, спросил он, вновь арбалетным выстрелом, быстрым и прямым, заглянув генералу в глаза.
— Маранде, Аугусто, - кивнул ди Форла. - Если тебя спросят - расскажи сказку о Первом Кодексе. Красиво, не придраться, да и алмазные донны оценят.
— Донны, алмазные и не слишком, - негромко хмыкнул Агилар, - и без того ценят тебя выше золота. А я, ты не поверишь, люблю молчание. Прощай, мой мальчик, и надеюсь - до нескорого свидания.
Ди Форла только рассмеялся, пожимая тому на прощание руку. А потом повернулся к Эндрю, так и не сдвинувшемуся с места:
— Так вы идёте, полковник, или здесь вам больше по нраву? Не стесняйтесь, - продолжил он, вновь подхватывая его под руку. Ладонь скользнула по обтянутому черным бархатом плечу. На коже, кажется, отпечатался ожог.
— Благодарю, генерал, я всё ещё стою на ногах, - Доусон, криво усмехнувшись, шагнул к порогу, чтобы через минуту, ни во что уже не веря и веря во всё, выйти обратно - под янтарное солнце Ларагосы, жидким утренним жаром текущее с небес. Самое неповторимое, бесценное в жизни солнце, сияющее над свободным человеком.
Впрочем, свободным он - нет - не был.
В данную минуту он вообще предпочитал не думать о своём статусе, в котором запутаться было проще, чем в мотивах и поступках Вальедца.
— Что такое Маранде, ди Форла? - ровно спросил он, закрывая глаза, подставляя лицо солнцу и медленно вдыхая всей грудью. Пахнущий пылью, акацией и большим городом воздух был вкусен, как ничто в его жизни до. Каменный мешок, язык одинокой свечи и птичий профиль талантливого дознавателя таяли под южным солнцем, как лёд в тепле.
В третий или ещё какой-то раз, - почти с тоской подумалось ему, - моя жизнь - в третий или ещё какой-то раз вытянутая лоттом.
— Маранде? - переспросил тот, принимая у расторопного мальчишки поводья своего белорожденного, бросая тому в ладонь золотой и одним движением взлетая в седло. - Дивная долина с лучшими в этой Творцом спасаемой стране виноградниками. И одноименный город поблизости. Считается столицей провинции Вальедо, - он усмехнулся. - Доусон, заберите у юноши поводья, он ждёт.
Но Доусон, изумленно и внимательно впившись глазами в силуэт эстадца, мальчишку не замечал. К мысли о том, что Себастьян ди Форла отныне является вторым человеком в Эстадо и правой рукой короля, пыталась прирасти, переплетясь корнями, мысль о том, что ди Форла со всей очевидностью собирался препроводить его в свои родовые владения.
— Какого Дьявола, генерал?
— Соскучился по малой родине, - пояснил лотт.
Суть вопроса, в этом Эндрю не сомневался, тот понял прекрасно. И самонадеянно было ждать от него ответа.
Доусон, всё ещё глядя на ди Форлу, принял поводья гнедой. Впереди была - как выразился этот дьяволов отпрыск? - дивная долина с лучшими в этой Творцом спасаемой стране виноградниками. И город её имени, вотчина Вальедцев во всех многочисленных поколениях. Столица королевства внутри королевства.
Эндрю почувствовал, как начинает ломить в висках.
— Вдохните глубже, полковник, - послышалось со стороны ровное, наполненное силой. - Вдохните глубже и расслабьтесь. Про подвалы советую забыть. Это солнце вас отогреет.
Забыть, видимо, было любимым советом ди Форлы, умеющего помнить слишком многое. В этом Доусон уже почему-то не сомневался.
— Вы не поверите, ди Форла, - медленно начал он, снова закрыв глаза; голос жил отдельно - и, кажется, он всё-таки решился это озвучить, - но я впервые в жизни был рад вас видеть.
По левую руку послышался чистый, как горный ручей в лесах Касселя, смех. Эндрю, не выдержав, тихо рассмеялся в ответ; веселье было болезненным и горчило на языке. За углом обманчиво гостеприимного внешне особняка - он будет снится, в этом Доусон не сомневался - их поджидала генеральская свита в лице неизменного Куальто и десятка гвардейцев.
— Нырнули в свою стихию, генерал? Свита и золотые перстни? - не удержался Эндрю. Почему-то отчаянно хотелось услышать от эстадца хоть что-нибудь ещё. Он согласился бы даже на лекцию по геральдике, лишь бы перестать уже складывать свою пёструю мозаику. Видимо, меньше всего на свете, и в этом стоило уже себе признаться, он любил сопоставлять причины и следствия. Лотт повернул голову и прищурился. Эта насмешливая, проницательная и совершенно мальчишеская гримаса была одной из его любимых, во всяком случае - частой спутницей.
— А то как же. Сейчас ещё поражу ваше скромное воображение роскошеством приёма, - и продолжил, заметив приподнятую светлую бровь на лице новоспасённого из каземата собеседника: - по-вашему, я немедля собрался двинуться прямиком на Маранде? О, я, без сомнения, мог бы, но ваша тонкая душевная организация, боюсь, требует здоровой пищи, Сока земли и постели с периной.
— Жарковато для перины, - коротко парировал Эндрю. На него теплой волной начинала накатывать расслабленная сонливость, дурной спутник солдата; будто за несколько минут он уже успел сомлеть под солнцем желто-каменной Ларагосы. Тепло пьянило. Ди Форла в ответ только хмыкнул - и свернул в узкий, в бугристой брусчатке, проулок. Эндрю, придержав поводья, пропустил его вперед и, отстав, поравнялся с генеральским адъютантом. Теперь их лошади на пару отбивали звонкий такт в коридоре почти колодезных стен, венчаемых ярким голубым небом. Стефано, которому, видимо, с самого начала не терпелось что-то сказать, в очередной раз бросил на него быстрый косой взгляд - и всё-таки заговорил, почти переходя на шепот и слегка наклоняясь в сторону:
— Слава святым, полковник, наш генерале вытащил вас из этого жуткого места. Признаться, я беспокоился. Не то чтобы я мог усомниться, - вскинулся он, бросая в спину ди Форле скорый вспыхнувший взгляд, - но Тайная служба - место прескверное.
— Простите, лейтенант, но уж вам-то с чего печься о моей персоне? Не сочтите за обиду.
Стефано, легко передернув плечами в черно-золотом объятии мундира, не счёл.
— Вы не сделали мне зла, не пытались заколоть в ночи генерале или придушить ещё кого-нибудь, мы с вами вместе пили Кровь на Дель-Вино и, в конце концов, вы должны мне два серебряных, - он улыбнулся. - Чем не причины.
— Исчерпывающе, - согласился Доусон. Резные лоскуты солнца, брошенные на серую брусчатку, слепили глаза так, что поднимать голову было и подавно страшно. - Скажите, лейтенант... вам не известно, что с остальными пленными?
Куальто на секунду свёл соболиные брови. Молчание, короткое, как выстрел, на мгновение пролегло между гнедой и серой.
— Высших чинов продолжают допрашивать, насколько мне известно. Но, кажется, с пристрастием собирались лишь вас. Простите, полковник, наши дознаватели ищут что-то важное, что - мне не известно, об этом вам лучше спросить у генерале, если он решит вам ответить. Он был... не слишком доволен.
— Простите?
— Ему не понравилось, - Куальто снова нахмурился, - когда вас так некуртуазно увели. Не смейтесь, так выразился генерале. Я знаю этот тон, такой весёлый и лёгкий его тон, от него дрожь проходит вдоль позвоночника.
— И дальше? - Доусон вдруг подобрался, даже почти ушла сонливая истома.
— Дальше генерале сообщил, что это противоречит всем законам гостеприимства, рьяным блюстителем коих он является. К сожалению, Его Величество отсутствовал в столице до сегодняшнего утра, а планы генерале очевидно были связаны с визитом к нему. Впрочем, изначально он собирался – или лишь говорил так – воспользоваться Первым Кодексом, однако это не было бы столь надежно. Маркиз, поймите правильно, любит действовать наверняка.
Мозаика, казавшаяся слишком абсурдной, никак не желала сходиться в логичный, четкий рисунок. Если правильно сопоставить слова мэтра Агилара и все предшествующие им события, то диспозиция была такова: король Эстадо Эстебан IV по каким-то причинам уже год уговаривает генерала Себастьяна ди Форлу занять должность Гласа короля, полномочного представителя короны. Ди Форла отказывает, ибо, - подумалось Эндрю, - на кою тварь оно ему. А потом, скоропостижно уступив военнопленных Тайной службе, отправляется к королю и соглашается. Для чего? Для того, чтобы эффектно извлечь из-за пазухи указ ради его, Доусона, экскурсии в Вальедо?
Горячечный, несусветный, несуразнейший бред. Хуже дурного сна.
— Что означает - Первый Кодекс? - проулок должен был вот-вот вывести их к многолюдной, если верить городскому шуму, улице. Эндрю спросил только для того, чтобы не затягивать паузу и дать себе время попытаться сложить картинку воедино ещё раз.
— Старинный свод законов для благородных идальго, - с охотой пояснил Стефано, видимо, большой любитель как геральдики, так и истории. - После, при Мерлине, была усовершенствована система законотворчества и все законодательные акты были формально закреплены, но Кодекс, будучи негласным, вроде бы никем и не отменялся. Другими словами, наравне с официальными законами государства продолжает работать никем не аннулированный свод правил. Одно из положений Кодекса гласит, что пленные, захваченные дворянином на поле боя, отныне являются его собственностью - и лишь он волен распоряжаться их судьбой. Поймите правильно, в домерлиновы времена никто и не мыслил ни о Тайных службах, ни о комиссиях по обмену военнопленными. Всё было жестче и проще. Сейчас Первый Кодекс уже фактически не действует, но мне кажется, что генерале желает, чтобы вокруг думали иначе.
— О, это я отметил, - отстраненно отозвался Доусон. Чем дальше он углублялся в разговор с генеральским порученцем, тем сильнее хотелось снова и снова до боли захватывать кожу на собственной руке.

URL записи

@темы: фанфики, перепост, мора